– Здравствуйте, Федор Матвеевич, – приветствовал старика Гунов. – Извините, что побеспокоил.
Воздух в каморке был тяжелым, замешанным на сложных запахах. Различались порой мутный дух застарелого нечистого белья и пригоревшей пищи, запах масляной краски. Но одолевал все остальное запах перебродивших дрожжей, которые наверняка были главным компонентом в знаменитой пахомовской «бормотушке».
– Доброе утро, молодой человек, – сказал дед Пахом. – Не извиняйтесь, в это время к Федору Матвеевичу можно входить даже без стука. Садитесь к столу.
– Почему именно в это время? – спросил Андрей Иванович, осторожно усаживаясь на табурет, который старик выудил ногой из-под стола.
– Набравшийся ввечеру просыпается рано, – ответствовал Федор Матвеевич. Он встал, достал еще одну кружку и наполнил ее доверху. – Поутру его мучит жажда, желание пропустить глоток становится нестерпимым, но магазины во власти драконовского закона, а ждать нету мочи. И тогда страдалец вспоминает про Федора Матвеевича с его знаменитой «бормотушкой» и без стука – я понимаю его состояние и потому прощаю такое хамство – входит к деду Пахому, так они меня называют между собой, я знаю… Пейте, молодой человек, вы сегодня первый, и еще постучали к тому же.
– Разве я похож на человека, который жаждет опохмелиться, Федор Матвеевич? – улыбнулся Гуков.
– Я не физиономист, молодой человек, но ко мне по утрам приходят только за этим. И потом, «бормотушка» есть зелье особое, ничего общего с опохмеляющими средствами не имеющее, хотя и голову лечит, это точно. Отведайте.
«Придется тебе, Гуков, глотнуть этой отравы, – подумал Андрей Иванович, беря кружку в руку. – Утешимся тем, что пьем «бормотушку» в оперативных целях».
Он сделал добрый глоток и отнял кружку ото рта.
– Еще немного, молодой человек, и тогда можете закурить. Обычно эти два порока – вино и табак – идут друг с другом об руку. Пейте!
Гуков выпил. Жидкость была холодной и на вкус приятной. В ней были какие-то фрукты, солод, хмель и еще нечто. Для пития «бормотушка» казалась вещью вполне приемлемой.
– Вы спросили, молодой человек, похожи ли на того, кто с похмелья, – медленно произнес Федор Матвеевич, вновь наполняя кружку. – Видите ли, я не всматривался в ваше лицо, я редко всматриваюсь в людские лица, знаю, что лицо – занавес, который закрывает то, что делается в душе человеческой. И порой этот занавес черный…
– Интересно, – сказал Гуков.
Он ощутил вдруг, как все окружающее стало неестественно ясным, обострилось зрение, мышцы напряглись, подобрались.
