Ронни оказался единственным, кому это не помогло. Создавалось впечатление, что в то время как Бог улаживал дела наших друзей, на наши молитвы Он не обратил никакого внимания. Признаюсь откровенно, мне было очень тяжело радоваться вместе с другими родителями, когда их блудные дети возвращались под отчий кров. Однажды я даже не поднял трубку, потому что знал: это звонит мой друг, чтобы сообщить мне, что их мальчик вернулся домой. Я не желал слышать о спасении чужого сына.
Поначалу я пытался быть «духовным» и «побеждающим». Я старался не задавать Богу вопросов. Я «за все благодарил», я воздавал «хвалу Господу», как примерный католик воспевает «Аве Мария» или язычник совершает обряды умилостивления своего божества. Но дни перетекали в недели, недели в месяцы, и я знал, что Ронни никогда не вернется домой. Я чувствовал себя обманутым и преданным. А когда шок от случившегося, который немного притуплял мою боль, прошел и я отчетливо ощутил реальность смерти, она накрыла меня тяжелым черным туманом. И тогда весь мой доселе сдерживаемый гнев, вся моя горечь и обида вырвались наконец наружу в отчаянном вопле: «Почему, о Боже?!», и это походило скорее на обвинение и упрек, нежели на простой вопрос. В древнееврейском языке слово «почему», наиболее часто употребляемое в псалмах, обозначает «…вопль одновременно и горечи, и протеста, в него вкладывается вся суть страданий человека, который представляет их Богу на рассмотрение. Это слово содержит в себе несколько вопросов: для чего, но какой причине и до каких пор Господь будет молчать. Подразумевается также, что эти страдания несправедливы».[19]
Но на все мои вопли, мольбы и угрозы я получил в ответ лишь гробовое молчание, вызывающее трепет и безмолвие небес.
Я твердо убежден, что скорбь и страдания — вещи глубоко интимные, поэтому я воздерживаюсь описывать здесь все подробности того ада, через который мне пришлось пройти. Я вовсе не похваляюсь своим горем в надежде снискать ваше сочувствие. В том, что я испытал, нет ничего уникального и неповторимого. Очень многие терпели поражения в подобных и более тяжких битвах. Так зачем же я вообще затеял рассказывать эту историю? Думаю, я это сделал и для самого себя, и, не в меньшей степени, для вас.
Почему мы все время спрашиваем «почему?»?
Вильям Миллер очень точно подметил один важный момент, когда сказал:
Потребность во что бы то ни стало получить хоть какой–нибудь ответ в человеке настолько сильна, что, если нам не будет дано конкретное заключение, разумное объяснение или причина того, о чем мы спрашиваем, мы придумаем их сами. Возможно, они не будут иметь никакого смысла в глазах стороннего наблюдателя, но они утолят нашу собственную жажду. По правде говоря, большинство так называемых «ответов», которые изобретают люди посредством умозаключений и рассуждений, на деле является не более чем эвфемизмом или банальностью. Так или иначе, но они удовлетворяют паше желание все объяснить, а потому помогают нам быстрее смириться с утратой?
