«А что же вы тогда написали?» — спросит его, недоумевая, какой-нибудь въедливый книгочей из сельской библиотеки, и ему, писателю Половцеву, придется провалиться сквозь землю, то есть сквозь деревяшки помоста, очень напоминающего возвышение для виселицы, потому что его повестей никто из присутствующих, естественно, не читал.
Когда Половцев уже подходил к помосту, один из милиционеров грубо схватил его за шиворот и выдернул из величественной шеренги писателей в праздную толпу читателей.
— А ты куда прешь, теля? Твое место с народом! — только и сказал он весьма лениво и тут же выпустил воротник литератора из своей железной руки.
Половцев внутренне сжался и покраснел. Ему было стыдно! Ведь многие видели, как этот милиционер по ошибке принял Половцева за местного зеваку (дело в том, что на нем не было пиджака — одна сетчатая бобочка и, кроме того, на ногах были не столичные лакированные туфли, а обыкновенные сандалии со срезанными задниками, чтобы нога отдыхала).
Но Половцев боялся сказать хамоватому сержанту, что он на самом деле столичный писатель. Он боялся произнести само слово «писатель», потому что в настоящий момент это было выше его сил. Низко опустив голову, Половцев стал поспешно выбираться вон из толпы.
Люди с недоуменными улыбками расступались перед ним, думая, что этот красный как вареный рак писатель явно не в себе.
Половцев шел к реке с намерением незаметно утопиться.
Но тут его хватились.
Кто-то из писательского десанта закричал в народ, что куда-то пропал известный прозаик Половцев. Все стали оборачиваться и спрашивать друг друга, где прозаик Половцев. Кто-то уже накричал на сержанта и сказал ему, как тот был неправ, выдергивая товарища прозаика из современного литературного процесса.
Вжав голову в плечи, Половцев собрался броситься реку, но тут толпа стихла. Сотни пар глаз смотрели на стремительно идущего к обрыву прозаика. И силы покинули Половцева: плача, он опустился в траву.
— Это ничего, — говорил Половцев, пряча глаза от виноватого сержанта, первым бросившегося на спасение прозаика. — Тепловой удар.
— Не признал, товарищ писатель, — твердил бледный сержант извиняющимся тоном. — Виноват. Простите, пуговку у вас на рубашке оторвал.
— Пуговку, это я сам! — в ужасе вскричал Половцев, боясь что милицейский лейтенант и какой-то третий секретарь, подлетевшие к сидящему на траве Половцеву, тут же разжалуют бедного сержанта.
Половцева бережно подвели к помосту и помогли на него взобраться.
