— Он захватил двух женщин.
— Захватил, — сказал священник.
— Что случилось с ними?
— Вас это сильно волнует, майор?
— Нет. — Голос Дюко был кислым. — Это были шлюхи.
— Французские шлюхи.
— Но все-таки шлюхи. — Он сказал это с неприязнью. — Что случилось с ними?
— Они занимаются своим ремеслом, майор, но их оплата — жизнь, а не наличные деньги.
Рыжеволосого человека привели на арену амфитеатра, и там ему освободили руки. Он разминал пальцы в сыром, холодном воздухе, задаваясь вопросом, что должно случиться с ним в этом месте, провонявшем кровью. На лицах зрителей было выражение удовольствия. Они вели себя тихо, но усмехались, потому что знали, что должно случиться.
На арену была брошена цепь.
Она лежала там — звенья ржавеющего железа в крови быка, которая парила на холоде. Военнопленный задрожал. Он сделал шаг назад, когда партизан поднял один конец цепи, но подчинился спокойно, когда конец цепи был привязан к его левой руке. Палач, его огромная борода запачкана кровью быка, поднял другой конец цепи. Он обвязал цепь петлей вокруг собственной левой руки и засмеялся над военнопленным:
— Я сосчитаю пути твоей смерти, француз.
Французский военнопленный не понял испанских слов. Он понял, тем не менее, когда ему бросили нож — длинный, с узким лезвием нож, который был идентичен оружию в руках El Matarife. Цепь, которая связала эти двух мужчин, была длиной десять футов. Священник улыбнулся:
— Вы видели такую борьбу?
— Нет.
— Она требует особого мастерства.
— Несомненно, — сказал Дюко сухо.
Палач владел мастерством. Много раз он дрался с ножом и цепью и не боялся никакого противника. Француз был храбр, но обречен. Его атаки были жестокими, но неуклюжими. Цепь лишала его равновесия, он был измучен, он был порезан, и каждому удару ножа El Matarife наблюдающие партизаны вели счет. «Uno», — приветствовали они разрез на лбу француза, обнаживший череп. «Dos» — и появился разрез на левой руке между пальцами. Счет все рос. За Дюко наблюдали.
— Как долго это продолжается?
— Возможно, пятьдесят ран. — Священник пожал плечами. — Возможно, больше.
Дюко посмотрел на священника:
— Вы наслаждаетесь этим?
— Я наслаждаюсь всеми проявлениями мужественности, майор.
— Кроме одного, падре, — улыбнулся Дюко.
Отец Ача снова смотрел на арену. Священник был крупным мужчиной, столь же крупным, как сам El Matarife. Его не пугал вид военнопленного, которого заживо резали и снимали с него кожу. Отец Ача был во всех отношениях идеальный партнер для майора Пьера Дюко. Как и француз, он был отчасти шпионом, отчасти полицейским и целиком и полностью политическим деятелем, за исключением того, что его политика была политикой церкви, и его таланты были отданы испанской инквизиции. Отец Ача был инквизитором.
