Толстый полицейский вёл длинноволосого мастерового с ремешком на голове, мастеровой качался, грозил кому-то рукой и жужжал, как огромный шмель:
- Подож-жди, - я докаж-жу...
Прошёл почтовый чиновник под руку с тоненькой барышней и оставил за собою странные слова:
- Приоткрыто, но - чуть-чуть, и никто не может пройти...
Сонно тявкали собаки, высовывая морды из-под ворот; церковный сторож не спеша отбивал часы: ударит раз и ждёт, пока звук не растает в голубом воздухе, как слеза в большой чаше студёной воды.
- Десять, - сосчитал Павел.
Пред ним встала маленькая мордовка в серой юбке и жёлтой кофточке, с кружевами на груди. Три кофточки было у неё, все жёлтые, разных оттенков, и все были - коротки ей: когда она поднимала руки - полы выскакивали из-за пояса, а когда наклонялась - на пояснице было видно рубаху из ручного деревенского полотна. И юбка сидела на ней тоже неловко, криво.
"Волосы у неё хороши, - напомнил он сам себе, чувствуя желание найти в Лизе нечто равное красоте его жены. - Славные волосы, мягкие. И глаза тоже. Очень милые..."
Но кто-то протестующе возражал:
"А коленки - острые. И плечи - тоже".
...Из окна Лизиной комнаты на него взглянула тьма: он прижался к стеклу лицом и начал, как всегда делал это, часто и дробно барабанить пальцами по жестяной трубе форточки, вертун в ней был выломан. Долго не отвечали, наконец чужой, слабый голос спросил в трубу:
- Кого надо?
- Лиза - дома?
Глухо ответили:
- Не живёт здесь она.
- Как это?
- Уехала она.
- Когда?
- Четвёртые сутки. Идите с богом.
- Позвольте! - громко сказал Павел, прижимаясь грудью к стене дома. Может, она велела сказать мне что-нибудь?
- А вы кто будете?
- Маков, Павел Дмитрич...
- Вам записка есть, - вот я её в фортку просуну...
Вспыхнул огонь и - погас.
Огонь снова вспыхнул, и окно стало похоже на большое, жёлтое лицо, крестообразно рассечённое чёрным шрамом.
Из форточки, шурша, высунулся белый уголок бумаги; Павел схватил его, развернул и, приложив к стеклу, прочитал большие неровные буквы:
"Павел Митрич, уважамый мой человек полубила я вас очень а будет это не хорошо как с женой все равно. Потому что уж я начала тебе ревновать к нее а ее ненавижу а это тебе тоже самое потому уежаю неизвесно куды
Лисавета".
Он сжал записку в кулак, но тотчас снова расправил, посмотрев ещё на разбежавшиеся по ней слова, - мелко разорвал бумагу и зло усмехнулся:
- Придумала, собачья морда...
Медленно сыпал клочья бумаги на землю, глядя в поле, - там было мёртво и пусто, как в душе, внезапно сжатой страхом.
