И вот выходим мы как-то с Витьком из школы — стоит наш кумир Юрий Степанчиков, отец дорогой, а вокруг него Соколов увивается — лебезит. Степанчиков на него ноль внимания, фунт презрения. А уж мы лыбимся во всю рожу, солнышко весеннее светит, счастье душу переполняет. Никто нас теперь пальцем не тронет. Новая жизнь настала. Мы уже и в защитники Степанчикова себе записали. В обиду не даст — Человек!..
Поглядел он на наши глупые улыбки, и сам невольно улыбнулся. Ну тут мы вконец расцвели. Захотелось, знаешь ли, если б осмелились, обнять его за плечо, бродить с ним по городу, показать наши заветные места, болтать о любимых книгах…
И вдруг Соколов привычно ухмыляется:
— Эй, Кривой, давно ты мне ботинки не чистил. Глянь!
Мы остановились как вкопанные. А Степанчиков-то молчит…
— Нет, — передумал Соколов, — лучше ему почисть, — и кивнул на Юрия.
— Пусть, — хмыкнул тот. — Смешно.
Глянул на меня Кривой, тускло так у него глаз затухал…
— Ну! — прикрикнул сам Степанчиков.
Кривой быстренько к нему на полусогнутых. Опустился на колени, плюнул из вежливости себе на рукав, чуешь, не на ботинок, и давай его обшлагом полировать.
— А ты чего без дела стоишь? — усмехнулся Степанчиков. — У меня две ноги.
До сих пор себя презираю — вспомню, аж передернет. Затмение со страху… Опустился рядом с Витьком и начал. Полируем вдвоем обувь Степанчикову. Одна лишь разница: я все-таки плевал на ботинок, а Кривой — себе на рукав.
Говорят: липкий страх. А у меня он на плечи наваливается и к земле жмет — противное чувство… В горах бывал? Я однажды в Крыму лег на камни и осторожно голову за край высокой скалы высунул. Лежа смотрел, встать не мог. Казалось, тяжесть та страшная не только давит на плечи, но и сдвигает по чуток туда, вниз. Так и не смог подняться — отполз.
Чистим мы, значит, ботинки Юруне, а у Кривого одноглазые слезы кап-кап на носок башмака.
— Затем мне почистите, — заявил Соколов.
— Перебьешься, — отрезал Степанчиков. Хоть на том спасибо!
«Эх, Жук-Жучок, и ты, черный Жук…»
Понял?.. На смену одному главарю пришел другой, куда страшней прежнего. С виду невзрачный, а зато жестокий, хитрый. Чуть что, готов зубами вцепиться. Глаза белые, волосы белые — вампир!
Он уже несколько школ сменил, в военных семьях это бывает: срывают с места, перекидывают туда-сюда, мотают по всей стране. И вероятно, везде он старался сразу себя показать, сразу на своем поставить, утвердиться. Озлобился, хуже некуда! Над новичками ведь везде поначалу измываются, вот и дошел до жизни такой. А затем и понравилось властвовать… Но это я позже понял. А собственно, какая мне разница в том, что я понимаю, почему кто-то подлец, садист, сволочь… Что мне, легче? Данность есть данность. Пусть потом судьи разбираются, откуда такие берутся. Глядишь, открытие сделают: мол, потому, что в войну мальчишки без отцов росли. Пока те воевали, они вон тоже по-своему сражались, чтоб их не затоптали. Кто-то выдержал, а кто-то сломался. А может, все оттого, что школы были раздельные — мужские и женские?.. С девчонками мы бы так не озверели — не дали бы, а?
