Так и мечется (один ли он?) меж тщеславием, мечтая о власти, так и манят вершины, и любовью, движимый ненасытным голодом (и жаждой). ЧТО Ж, ТЫ И СОХРАНИЛА МЕНЯ МОЛОДЫМ, ТЫ И СОСТАРИШЬ, ЧТОБ ВЫГЛЯДЕЛ НА СВОИ ГОДЫ.
Но последним сном Расула был иной, о чем он умолчал: Асия приснилась, самая младшая сестра Лейлы, а с нею, свояченицей, и родичи, которые, ждут не дождутся, чтобы Расул… впрочем, никто никаких надежд уже не связывает с ним, это ему кажется, что он еще скажет свое слово,- да, приснился вовсе не дом, который розово светился, а род, клан, их семейство, собранное вместе, свояки.
Ильдрым, муж Асии, встал на трибуну, и голос его гулко отдается в пустом зале, где сидят сестры; не те, давние, молодые, когда ничто не предвещало ни полноту, к которой оказались предрасположены белотелые красавицы - нечетные сестры, и Лейла тоже, и в два ряда складки на подбородке (и у Лейлы!), ни холодную горделивость, когда и ты сам, глядя на сестер, начинаешь надуваться, и гордость распирает тебя, и боясь, что не вместит тебя дом, выскакиваешь, пока еще проходишь в дверь, на улицу, чтоб поостыть, успокоиться, и оседаешь, становясь похожим на всех, что спешат после трудового дня домой (если уже вечер). И свояки здесь сидят вдоль стены, а Ильдрым, жестикулируя руками, разглагольствует о "нашем роде", который чуть ли не государство.
"Только некому,- дразнит он с трибуны,- хлеб сеять да землю бурить?"
(Кто ж это говорил? - мучительно вспоминает во сне Расул. и не может вспомнить.)
"Почему некому?!" - кричит Айша, черная как смоль (четные - все чернушки), и рвется на трибуну, но ее, их вождя и лидера, сестры не пускают, опасаясь, что Ильдрым ударит, вцепился в нее и Расул. "Но почему я ее держу?" - думает он, продолжая держать, ни за что не отпустит.
"Некому, некому!.." - стращает Ильдрым, и голос его гремит в зале.
"А ты сам?! - кричит Айша Ильдрыму, губы у нее исказились.- Ты же у нас,и торжественно,- рабочий класс!" - и опять рвется на трибуну.
А Ильдрым еще пуще дразнит своими выкриками: "Да, некому!" - лицом не похож, осунувшийся, а Расулу запомнился широколицым, всегда чисто выбритый, улыбнется - и жар источают его добрые глаза, а здесь и худ, и оброс.
И трибуна вдруг оказалась нефтяной вышкой, и ее стало качать, и чем больше качает, тем она выше, вот-вот упрется и прошибет потолок.
Раскачивает вышку, она сейчас рухнет, врывается ветер в гигантский зал, и над ухом Расула вдруг крик Асии: "Ты! Ты его убил!.."
