— А дураки верят.
— У кого нет, а у кого и есть.
— Это уж как всегда.
— И то как сказать.
— У кого было, у того и есть.
— У того и будет.
— И то неизвестно.
— Вот уж это наверняка.
— Думаешь, там лучше?
— Там всегда лучше.
— Ты бы языком не трепал.
— Да здесь все свои.
— А этот вон все молчит.
— Как будто чего знает.
— Не, он не отсюда. Я его вроде видел. Вроде тронутый малость.
— В каком смысле?
— Вроде писатель.
— Писатель теперь знаешь где?
— Может, выпустили.
— Оттуда не выпускают.
— Может, другой.
— Что значит другой?
— Ну, чего ты молчишь? Скажи.
Всплывают, дергаются в воздухе, как мелкие радужные пузыри, тихо лопаются. Шум крови. Светится волосатое ухо. Смотрят на меня серьезно и выжидательно. Что они говорят? Чего хотят от меня? Только что опять было чувство, будто готов вспомнить важное — когда меня били по голове и шары непонятного праздника срывались в небо… забыл. Опять забыл. Нет, кажется вспомнил: сегодня у меня день рождения… как же я мог забыть? Я снова родился… рождаюсь… родители меня уже ждут… Небо холодное и безумное. Птица со скрипом поднимает и опускает крылья. Воздух струится вокруг тела с шумом песка. Тише! Неужели не слышите? Нет тишины, не стало. Скрип, скрежет, лязг сбившихся шестерен. Визгливый песок подсыпан в колеса. Множество часов, как множество сердец, стрекочут наперебой. Глаза, распахнутые в воздух, вбирают в себя мир, чтобы заново родить его внутри сознания.
Прозрачное марево; разогретый трепетный воздух обретает свойства укрупняющей оптики. Отчетливый мелкий крап на шелушащейся кожице березы сливается в выпуклую, как рубец, черноту. Из надреза проступает капля, стекает вниз, попутно вбирая в себя отмершие пылинки.
Что-то призрачное и тревожное всегда виделось мне в голом березняке, в сплошной белизне стволов: мертвенность потусторонних теней. В легком, как дыхание, трепете они колеблются, лишаясь плоти и тяжести. А кора под ладонью нежна, точно кожа, чуть прохладней руки, и под ней живет дышащее, пронизанное соками тело.
Страна трепетных тел, соединенных через корни и капилляры земли.
Воткнул соломинку в одно из них, под кожу, и тянешь внутрь себя сок. Высоко над головой в напряженном, лазурном воздухе гибко раскачивается, сияя, верхушка громадного стебля. Прохладная капля стекает на корень языка и под язык, сливаясь со слюной, становясь твоим соком. Я вижу себя, сосущего сок из живого тела березы, подсоединенного к нему через трубочку прошлогодней травы; тот же сок течет во всех стволах, во множестве древесных тел кругом, подземная, свежая, еще не отравленная прохлада; единой совокупностью сосудов мы связаны через корни и землю — где-то по ту сторону леса, невидимая мне, сосущему, приникла к одному из стволов женщина, прикрыв глаза, орошая соком горькие губы.
