Но я слишком много говорю о нем; можно полумать, что я пренебрегаю Орфеем Форжюри. С нашего отправления из Тулона я время от времени упоминал его имя — пожалуй, уделяя слишком мало внимания столь важному персонажу.
Но я отнюдь не забыл о нем, о нет! Просто в первые дни экспедиции он еще не вышел на сцену. У этого опытного и беспристрастного ученого была миссия технического характера.
В Египте он собирался изучать и анализировать человеческие, политические и торговые аспекты. В этом он видел интерес для Франции. Подобный подход мог бы привести его в любую другую страну, коей предназначено стать колонией.
Таким образом, он не был заражен величием Египта.
Страсть Бонапарта к Востоку? Власть фараонов, какой Бонапарт, как он считал, увидел и почувствовал ее при Пирамидах? Орфей не поддерживал достаточно близких отношений с главнокомандующим, чтобы интересоваться подобным.
А я? Должен ли я был говорить об этом с Форжюри? Мы еще не были друзьями, и я много от этого потерял. Чрезвычайное приключение, которое мы пережили в Египте, в конечном итоге стало причиной подозрений, от которых мы не смогли бы отделаться в Париже. Но здесь все было по-другому. После того как мы прошли тысячи миль по морю, увидели, как пала Мальта, уже почти смирились с тем, что умрем в пустыне, после свиста пуль над головой и новых чудес каждый день наша дружба окрепла вполне естественно. Все трое, мы были разными. В этом и заключалась наша сила и наша взаимная привязанность. Сближение, о котором я говорю, способствовало образованию нерушимого союза.
Прав ли был Бонапарт, полагая, будто некая таинственная власть сопровождала историю фараонов? Вопрос этот заинтересовал и Орфея Форжюри. Он позволил вовлечь себя в это приключение, научная цель коего поначалу интересовала его больше, чем сам Бонапарт. Скажем еще точнее: он сомневался в главнокомандующем. Это могло бы меня оттолкнуть, но, как это ни парадоксально, эта разница во мнениях лишь упрочила наш союз. Разве науке не требуется критический ум? Так что через несколько недель мы образовали трио, которое уже больше никогда не разъединится. Лишились ли мы разума, как повторяла моя жена в каждом письме? Без сомнения, если я верю в эти воспоминания, которые иллюстрируют состояние нашего духа и разума.
19 сентября 1798 года Бонапарт пригласил приближенных вместе с ним посетить Сфинкса в Гизе и пирамиды. Каффарелли был с нами. Виллье дю Терраж, который постоянно жаловался на борту «Франклина», и Дюбуа-Эме, чуть не упустивший это приключение из-за того, что слишком долго прощался с любовницей, исхитрились к нам присоединиться. Они спали в одной из лодок, на которых мы пересекали Нил. Это было смело с их стороны, и мы их с этим поздравили.
