В седой бородке спрятано сухонькое личико аскета, из глубоких глазниц кротко сияет улыбка умных глаз.
- Прямо из леса зашел. Нет ли чего - переодеться мне?
Я уже много слышал о нем, знал, что сын его - политический эмигрант, одна дочь сидит в тюрьме "за политику", другая усиленно готовится попасть туда же; знал, что он затратил все свои средства на поиски воды, заложил дом, живет как нищий, сам копает канавы в лесу, забивая их глиной, а когда сил у него не хватало - Христа ради просил окрестных мужиков помочь ему. Они - помогали, а городской обыватель, скептически следя за работой "чудака"-попа, пальцем о палец не ударил в помощь ему.
Вот с этим человеком Л.Андреев и встретился у меня.
Октябрь, сухой холодный день, дул ветер, по улице летели какие-то бумажки, птичьи перья, облупки лука. Пыль скреблась в стекла окон, с поля на город двигалась огромная дождевая туча. В комнату к нам неожиданно вошел отец Феодор, протирая запыленные глаза, лохматый, сердитый, ругая вора, укравшего у него саквояж и зонт, губернатора, который не хочет понять, что водопровод полезнее кредитного общества, - Леонид широко открыл глаза и шепнул мне:
- Это что?
Через час, за самоваром, он, буквально разинув рот, слушал, как протоиерей нелепого города Арзамаса, пристукивая кулаком по столу, порицал гностиков за то, что они боролись с демократизмом церкви, стремясь сделать учение о богопознании недоступным разуму народа.
- Еретики эти считали себя высшего познания искателями, аристократами духа, - а не народ ли, в лице мудрейших водителей своих, суть воплощение мудрости божией и духа его?
"Докеты", "офиты", "плерома", "Карпократ" - гудел отец Феодор, а Леонид, толкая меня локтем, шептал:
- Вот олицетворенный ужас арзамасский!
Но вскоре он уже размахивал рукою пред лицом отца Феодора, доказывая ему бессилие мысли, а священник, встряхивая бородой, возражал:
- Не мысль бессильна, а неверие.
- Оно является сущностью мысли...
- Софизмы сочиняете, господин писатель...
По стеклам окон хлещет дождь, на столе курлыкает самовар, старый и малый ворошат древнюю мудрость, а со стены вдумчиво смотрит на них Лев Толстой с палочкой в руке - великий странник мира сего. Ниспровергнув все, что успели, мы разошлись по комнатам далеко за полночь, я уже лег в постель с книгой в руках, но в дверь постучали, и явился Леонид, встрепанный, возбужденный, с расстегнутым воротом рубахи, сел на постель ко мне и заговорил, восхищаясь:
