- Дело - в шляпе! Ура!
На улице мы наняли извозчика и поехали сквозь туман. Было еще не поздно, едва за полночь. Невский, в огромных бусах фонарей, казался дорогой куда-то вниз, в глубину, вокруг фонарей мелькали мокрые пылинки, в серой сырости плавали черные рыбы, стоя на хвостах; полушария зонтиков, казалось, поднимают людей вверх, - все было очень призрачно, странно и грустно.
На воздухе Андреев совершенно опьянел, задремал, покачиваясь, девица шепнула мне:
- Я слезу, да?
И, спрыгнув с колен моих в жидкую грязь улицы, исчезла.
В конце Каменноостровского проспекта Леонид спросил, испуганно открыв глаза:
- Едем? Я хочу в кабак. Ты прогнал эту?
- Ушла.
- Врешь. Ты - хитрый, я - тоже. Я ушел из комнаты, чтобы посмотреть, что ты будешь делать, стоял за дверью и слышал, как ты уговаривал ее. Ты вел себя невинно и благородно.
Ты вообще нехороший человек, пьешь много, а не пьянеешь, от этого дети твои будут алкоголиками. Мой отец тоже много пил и не пьянел, а я алкоголик.
Потом мы сидели на "Стрелке" под дурацким пузырем тумана, курили, и, когда вспыхивал огонек папирос, - видно было, как седеют наши пальто, покрываясь тусклым бисером сырости.
Леонид говорил с неограниченной откровенностью, и это не была откровенность пьяного, - его ум почти не пьянел до момента, пока яд алкоголя совершенно прекращал работу мозга.
- Если бы я остался с девками, это кончилось бы плохо для кого-то. Всё так. Но - за это я тебя и не люблю, именно за это! Ты мешаешь мне быть самим собою. Оставь меня - я буду шире. Ты, может быть, обруч на бочке, уйдешь и - бочка рассыплется, но - пускай рассыплется, - понимаешь? Ничего не надо сдерживать, пусть все разрушается. Может быть, истинный смысл жизни именно в разрушении чего-то, чего мы не знаем; или - всего, что придумано и сделано нами.
Темные глаза его угрюмо упирались в серую массу вокруг него и над ним, иногда он их опускал к земле, мокрой, усыпанной листьями, и топал ногами, словно пробуя прочность земли.
- Я не знаю, что ты думаешь, но - то, что ты всегда говоришь, не твоей веры, не твоей молитвы слова. Ты говоришь, что все силы жизни исходят от нарушения равновесия, а сам ищешь именно равновесия, какой-то гармонии и меня толкаешь на это, тогда как - по-твоему же - равновесие - смерть!
Я возражал: никуда я не толкаю его, не хочу толкать, но - мне дорога его жизнь, здоровье дорого, работа его.
- Тебе приятна только моя работа - мое внешнее, - а не сам я, не то, чего я не могу воплотить в работе. Ты мешаешь мне и всем, иди в болото!
