В декабре 1844 года наместником Кавказа и главнокомандующим Отдельным Кавказским корпусом стал М.С. Воронцов. При жизни и после нее о нем высказывались по-разному – одни его подвергали жесткой критике, другие воскуряли ему фимиам. В какой-то мере и критики, и льстецы были правы. Не стоит забывать, «наместник Кавказа» по определению не мог быть похожим на «новороссийского генерал-губернатора» – должность, которую М.С. Воронцов долго занимал. Кавказ всегда был особым районом, перекраивавшим «своих героев». Европеизированный род Воронцовых внушал Михаилу Семеновичу, одному из своих ярких представителей, аристократическую нравственность, о которой наместник любил напоминать на Кавказе своим собеседникам. Гордость родом и нравственностью, проявившаяся у Воронцова на Кавказе, была, однако, одним из наиболее ярких симптомов того, как в нем в лихолетье кавказских событий углублялась внутренняя противоречивость; именно здесь, на Кавказе, благодаря этой противоречивости усилятся в портрете наместника две главные краски – белая и черная. Эти две краски преобладают в этом портрете и в наше время, хотя Воронцов представлял собой на Кавказе слишком сложное явление для столь скудной палитры.
Отличительная черта наместника и нового главнокомандующего заключалась в глубокой наблюдательности, в способности увидеть то, чего не замечали предшественники. Это свойство характера позволило Воронцову обратить внимание на особенности грузинского феодализма и сопоставить его с российским феодализмом – то, чего не замечали ранее другие главнокомандующие и намеренно избегают в своих научных оценках грузинские историки. Уже в самом начале своей службы наместником Воронцов подчеркивал, что «в Грузии, как и в России, крепостное право дворян над крестьянами». Наряду с этой общей стадиальной одинаковостью он отмечал и другое: «но здесь (в Грузии. – М. Б.) права дворян имеют свойство более феодальное, нежели крепостное». Определением «более феодальное, нежели крепостное» Воронцов демонстрировал свое видение серьезных различий в двух по существу разных системах феодализма. Поясняя эту свою мысль, он продолжал: «По дикости нравов прежнего времени» феодальные права «сии, особливо у князей сильных и случайных, были неограниченны и часто касались самой жизни крестьянина». В этом кратком пассаже – ключевая составляющая, отличавшая грузинский феодализм от российского. Но сначала о первой части фразы – «По дикости нравов прежнего времени». В ней Воронцов явно имеет в виду феодальную Грузию до ее присоединения к России; речь, естественно, идет о «дикости» феодальных «нравов» времен персидских шахов, когда в Грузии в чистом виде господствовал азиатский феодализм. Что касается главной мысли – неограниченности феодального права, то это было не только вынесенное из прошлого свойство, но и та особенность, вокруг которой, собственно, столь противоречиво развивались российско-грузинские отношения. Рассматривая «второстепенные» стороны грузинского феодализма, наместник указывал на сохранение в нем «до недавнего времени» обязанностей крестьян перед своими феодалами, ставивших их, крестьян, в положение холопов или же рабов. Воронцов был уверен, что благодаря России к 40-м годам XIX века крестьяне перестали выполнять функции, свойственные холопам или же рабам. Еще ошибочнее, чем это, было другое положение – об ослаблении грузинского феодализма под влиянием «российских преобразований». Развивая этот тезис, наместник ссылался на «ликвидацию» российскими властями рабства и холопства в грузинском феодализме, якобы приводившую к усилению борьбы крестьян за свое освобождение. Усиление антифеодальной борьбы крестьян, стремление последних получить свободу Воронцов считал результатом политики ограничения российскими властями грузинского феодализма, будто бы спровоцировавшей движение крестьян «к отысканию» свободы от помещиков. «По вступлении моем в управление Закавказским краем», – писал наместник, – я обратил внимание на бесстрастно полученные мною жалобы помещиков на неповиновение им крестьян, а последних – на неправильное владение ими помещиками. Из собранных по сим жалобам сведений оказалось, что стремление здешних помещичьих крестьян к отысканию свободы до такой степени усилилось, что все присутственные места наполнены делами этого рода». Таким образом, ложно обозначив причину крестьянского движения в Грузии и Южной Осетии, Воронцов, опасавшийся крестьянских волнений, принял важное для всего Закавказья решение об отмене закона, согласно которому крестьянин имел право добиться судом свободы, если помещик не располагал документами, юридически подтверждавшими его феодальное право на владение крестьянином. Усилив своим решением институт государственного крепостничества, одновременно наместник позаботился и о совершенствовании системы несения крестьянином повинностей. По его мысли, в этом должны были участвовать полицейские силы, призванные оказывать помещикам помощь в сборе повинностей. Как видно, Воронцов, с одной стороны, понимал, что грузинский феодализм унаследовал «дикие права прежнего времени», с другой – принимал решения, углублявшие и развивавшие деспотические формы феодального господства в Грузии.
