Теперь, оставив русло, полз Еврась через вырубку, как учили его старые запорожцы — змеясь боками, чтобы ни спина, ни зад не выпирали…
Пики воткнулись в куст крапивы рядом с его шеей. Игра теней от большого огня сбила руку бело-зеленого, но замахнулся он снова, разинув рот под усищами й зовя своих:
— Гей, хлопцы, сю…
Не закричал. Еврась опрокинул его, дернув за сапоги, — и, наваливаясь всём весом, хотел оглушить добрым ударом кулака. Только дюж и обычлив в рукопашной был служебник: сдавил он толову Еврася и попытался ее запрокинуть, чтобы хрустнули шейные позвонки.
Уже и нездешние сполохи проплыли перед Чернецом, и жуткою болью перехватило дыхание… Видно, само тело, рассудком не управляемое, нашло как поступить. Коленом Еврась ударил служебника между ног, а когда хватка на миг ослабла, вывернулся и обнажил кинжал…
Кривое лезвие вошло в ямку под горлом: захрипел бело-зеленый, заклокотал странно. Будто впустую извергался, утекал в землю драгоценный источник… Не впервые доводилось казаку в честном бою приканчивать врага, но каждый раз после того свинцовый вкус оставался на языке. Горько было отнимать чужую жизнь…
На посту заволновались, кто-то побежал к коням. Больше не было времени ползти. Вскочив, пригнувшись, Еврась одним духом одолел вырубку — и пропал. Вслед ему дятловым клювом пробуравила сосну пуля…
Кольцом разместил пан Щенсный заставы вокруг озера — а у самого берега стражи не выставил. Да и к чему была она тут?.. Само себя сберегало озеро лучше, чем крепостною стеною. Цепкое мелколесье, завалы гнилья; кусты, сплошь пере-
путанные ежевикою и хмелью — а дальше, точно войско с пиками, тесный рогоз, тростники до неба; редкие окошки воды, ряской затянутые, прикрывали трясину… Лишь посередине заросшей впадины, куда не достигала тень от сомкнутых шатром сосновых лап, лежал чистый правильный круг, ныне отражавший кривое лезвие луны.
Ручей, вновь обретенный Еврасем за вырубкою, довел казака до цели и скромно исчез, в камышах… Слыхивал Чернец, что есть на свете края, зимы и снега не видавшие, и растет в них густой, страшенный лес. Человек, шагов сто в таких дебрях, пройдя, может уже и не вернуться: в плющах разных запутается, колючками изодран будет, муравьями да комарами изжален, болотом всосан… Здесь припомнились Еврасю те рассказы. Вслепую рубил он и кромсал перед собою кинжалом, опасаясь, как бы не расступилось под ногами вязкое дно.
Мнилось, всю жизнь воевал казак с податливо-несокрушимою чашей: Но вот, сделав бешеный рывок, проломился сквозь последний заслон я ухнул в свободную, прогретую за день воду.
