После ужина в рабочей казарме я пошел в странноприимную и там, в светлом круге под лампой, опускавшейся с потолка, увидал его за столом, среди женщин и мужчин богомольцев, услыхал негромкий, но какой-то светлый голос - внятную, полновесную речь проповедника, привыкшего говорить с людьми.
- Иное, конечно, надобно показать, иное - надо скрыть; ибо - ежели что бестолковое и вредное - зачем оно? Так же и напротив: хороший человек не должен высовываться вперед - глядите-де, сколь я хорош! Есть люди, которые вроде как бы хвастаются своею горькой судьбой: поглядите, послушайте, добрые люди, как горька моя жизнь! Это тоже нехорошо...
Чернобородый человек в поддевке, с темными глазами разбойника на иссохшем лице аскета, встал из-за стола, медленно расправил мощное тело и глухо спросил:
- А вот у меня жена и сынишко сожглись живьем в керосине - это как? Молчать об этом?
Несколько секунд все молчали. Потом кто-то негромко проворчал:
- Опять...
И тотчас в углу - в душном сумраке - родился уверенный ответ:
- Божие наказание за грехи...
- В три года - грехи? Ему три года было... это он и опрокинул лампу на себя, а она его схватила и загорелась сама... слабая была, на одиннадцатый день после родов...
- За грехи отца-матери,- по-прежнему уверенно выползли слова из угла. Чернобородый, должно быть, не слышал их,- разводя руками, рассекая ими воздух, он торопливо, без удержу, подробно сказывал о том, как сг.орели жена и сын,- чувствовалось, что он говорит об этом часто и долго не кончит свой ужасный рассказ. Его мохнатые брови сошлись в одну черную полосу, под ними, налитые кровью, блестели белки глаз и тревожно перекатывались матовые черные зрачки.
Но вот в маленький промежуток его угрюмой речи втиснулся свободно и бодро светлый голос христолюбивого странника:
- Это неправильно, землячок, винить господа бога за неловкий случай или за ошибку и за глупость...
- Стой,- ежели - бог, то отвечает за все!
- Нет, никак! Дан тебе разум...
- Что мне - разум, ежели я не могу понять?..
- Чего?
- А того... всего! Почему - моя жена сгорела, а - не соседова, ну?
Злой старушечий голос отчетливо проговорил:
- Ай-яй-яй! В монастырь пришел, а - воюет...
Чернобородый гневно сверкнул глазами, склонил голову, как бык, но вдруг, махнув рукой, быстрыми шагами, грузно топая, пошел к двери,странник не торопясь встал, закачался и, всем кланяясь, тоже стал двигаться вон из странноприимной.
- Наскрозь огорченное сердце,- сказал он, улыбаясь.
