Когда в колхозе начался сенокос, для нас нашлось дело. В самой деревне и за околицей взрослые рыли силосные ямы. Мы пристроились было с лопатами, но бабы нас прогнали, сказав, что развяжутся наши пупы. Землю бросать было действительно трудно — тяжёлая глина прилипала к лопате, и при броске лопата вырывалась из рук. Но когда стали возить свежескошенную траву и закладывать в траншею, тётка Дарья — председательница — подозвала нас:
— Что, мужички, помогать рвётесь? Тогда слушайте. Сейчас приедут на Игреньке. Так вот, выпрягайте его и уминайте траву! Ясно?
— Ясно!
Бабы поддержали:
— Вот это по ним!
Мы с радостью встретили Игреньку. Он был нашим любимцем. Необычайно сильный и красивый, этот жеребец не кусался, не лягался и не уросил. Но когда Шурка подвёл его к траншее, уже наполовину заваленной травой, и дёрнул за узду — мол, прыгай, — конь упёрся.
— Смелей, Игренька! Смотри! — крикнул Колька и сиганул вниз.
— Смотри! — подхватил и я, летя следом.
Мы ещё по разу показали Игреньке, как легко и приятно прыгается, но он лишь вскидывал голову и пятился. И только когда целый воз травы вывалили в яму у края и сгладили перепад, жеребец решился, скакнул и по брюхо увяз в траве.
— Ура-а! — крикнули мы.
Шурка прямо с края траншеи метнулся в седло. Лицо его, в частых веснушках — точно недоспелые маковинки въелись в кожу, — сияло восторгом. Он стукнул Игреньку пятками по бокам и дёрнул узду.
— Но-о!
И конь пошёл, а точнее — поплыл, подпираемый травой, так что даже хвост стелился, как по воде.
Мы кувыркались рядом, хохоча и суя друг другу за шиворот пучки душистой, прохладной и колкой травы.
— Шибко-то не беситесь, — сказала тётка Матрёна, Шуркина мать, которая была тут же и которая траву, сваленную в кучу, разбрасывала по всей яме. — Вас к делу приставили, значит, делом и занимайтесь.
— Пусть порезвятся, ребятишки ведь, — вступилась Нинка, весёлая девка, первая плясунья на вечёрках.
На валу у края траншеи сидела Нюська, Шуркина сестрёнка, и канючила:
— Шурка, прокати-и-и… Шурка, прокати-и-и…
— Маленькая ещё, — ответил Колька. — Вот подрастёшь — будешь кататься. — И отвернулся от неё. — Шурк, как новый воз, так меняемся. Ладно?
— Ладно.
— Мишк, давай и мы уминать. Я на тебя сяду верхом, а ты ползай.
— Нет уж, давай лучше я на тебя сяду верхом.
— А-а…
— Вот тебе и а-а-а.
Колька по пояс зарылся в траву. Самой заметной частью на Колькиной голове были уши — большие, как вареники, которые разварились и из которых выпала начинка. Мне всегда хотелось щёлкнуть по этим ушам.
