Исповедь | страница 77
- Шестьсот лет прошло!
Голос у него бодрый, весёлый, головка маленькая, лоб высокий; лицо, как паутиной, тонкими морщинами покрыто; бородка чистая такая, седенькая, а карие глазки, словно у молодого, золотом сверкают.
"Вот, - думаю, - забавная жулябия!"
А он всё говорит:
- Ну, Урал!.. Эка красота! Велик мастер господь по украшению земли: леса, реки, горы - хорошо положил!
Снимает с себя дорожный прибор, вертится живо, козловато; увидал, что мой чайник вскипел, сейчас снял его и спрашивает, как старый товарищ:
- Своего чаю засыпать али твой будем пить?
Я не успел ответить, а он уже решил:
- Давай моего попьём, - хороший чай у меня, купчиха одна подарила, дорогой чай!
Усмехнулся я:
-А и козловат же, - мол, - ты!
- Это что! - говорит. - Меня жарой разморило, а вот погоди, отдохну, так я те морщины-то выглажу!
Есть в нём что-то, напоминающее Савёлку, и хочется мне с ним шутить.
Но, может быть, уже через пять минут я слушал, разиня рот, его речь, странно знакомую и не слышанную мной; слушаю - и как будто не он, а сердце моё радости солнечных дней поёт.
- Гляди... Это ли не праздник и не рай? Торжественно вздымаются горы к солнцу и восходят леса на вершины гор; малая былинка из-под ног твоих окрылённо возносится к свету жизни, и всё поёт псалмы радости, а ты, человек, ты - хозяин земли, чего угрюм сидишь?
"Что за неведомая птица?" - спрашиваю я себя и говорю ему испытующе:
- А если думы одолели нерадостные?
Указывает он на землю:
- Это что?
- Земля.
- Нет! Выше гляди!
- Трава, что ли?
- Ещё выше!
- Ну, тень моя!
- Тень тела твоего, - говорит, - а думы - тень твоей души! Чего боишься?
- Я ничего не боюсь.
- Врёшь! Кабы не боялся, были бы думы твои бодры. Печаль рождается страхом, а страх от маловерия. Так-то!
Наливает чай по кружкам и непрерывно говорит:
- Будто видел я тебя уже, а? Ты на Валааме был?
- Был.
- Когда? Значит - не там. А мне показалось, что там видел я тебя, рыжего. Приметное лицо. Да!.. Это я в Соловках видел тебя!
- А в Соловках не был я.
- Не был? Напрасно! Древен монастырь и великой красоты. Сходи!
- Значит, не видал ты меня! - говорю, и почему-то, обидно мне, что это так.
- Эка важность! - восклицает он. - Раньше не видал - теперь вижу! А тогда, значит, был другой, похож на тебя. Не всё ли равно?
Засмеялся я.
- Как же, - мол, - всё равно?
- А почему нет?
- Да ведь я - это я, а другой - другой!
- А ты его лучше?
- Не знаю.
- И я не знаю!
Смотрю я на него, и овладевает мною нетерпение: хочется, чтобы он говорил. Он же, прихлёбывая чай, торопливо вспоминает: