— Я не покупаю женщин, — сказал грек, небрежно поправляя венок.
Музыканты, сидевшие в атрии, закончили аккомпанемент к разрезанию козленка; теперь мелодия зазвучала тише, веселей и в то же время осмысленней, и музыканты запели оду Горация, которая начинается словами: «Персов роскошь мне ненавистна», столь трудную для перевода: она считалась подходящей для пира, который, хоть и кажется нам теперь таким изысканным, был довольно скромным для того времени, когда так любили пышность и великолепие. Ведь это был пир в частном доме, а не при дворе; правда, у благородного мужа, но не у императора или сенатора.
— Эх, старик Гораций! — сказал Саллюстий с сожалением. — Он неплохо воспевал пиры и женщин, но ему далеко до наших нынешних поэтов.
— Например, до бессмертного Фульвия, — сказал Клодий.
— Да, до бессмертного Фульвия, — подхватила его тень.
— А Спурена, а Гай Мутий, который пишет по три поэмы в год, — разве способны были на это Гораций или же Вергилий? — сказал Лепид. — Все старые поэты делали одну ошибку: брали за образец скульптуру, а не живопись. Простота и невозмутимость — вот к чему они стремились. Но мы, нынешние люди, полны огня, страсти, энергии. Мы не знаем покоя, мы хотим быть подобными краскам живописи, ее стремительности, ее движению. О бессмертный Фульвий!
— Между прочим, — сказал Саллюстий, — вы читали новую оду Спурены в честь Исиды? Она великолепна — в ней столько истового благочестия!
— Мне кажется, Исида — самое почитаемое божество в Помпеях, — сказал Главк.
— Да, — отозвался Панса. — Перед ней сейчас все преклоняются; ее статуя изрекает самые поразительные оракулы. Я не суеверен, но должен сознаться, чтоона не раз серьезно помогала мне своими советами. И жрецы ее так благочестивы! Не то что великолепные и гордые жрецы Юпитера и Фортуны! Они ходятбосиком, не едят мяса и почти всю ночь молятся в уединении!
— Жрецы Исиды действительно пример для всех! Увы, в храме Юпитера многое нужно изменить, — сказал Лепид, который готов был изменить все, кромесамого себя.
— Говорят, египтянин Арбак посвятил жрецов Исиды в какие-то глубокие таинства, — сказал Саллюстий. — Он кичливо объявил себя потомком Рамсесов и утверждает, что в его роду с незапамятных времен сохраняются священные и сокровенные знания.
— Без сомнения, у него дурной глаз, — сказал Клодий. — Стоит мне взглянуть на этот лик Медузы, не произнеся заклинания, и я непременно лишаюсь любимой лошади или же в кости мне пять раз кряду выпадают «псы».
