— Сфера услуг, Кира, не имеет конца. Она беспредельна, как Вселенная. И так же вечна, в отличие от нас…
Строгое «директорское» выражение исчезло с лица Киры Анатольевны. Оно стало мягким, нежным и даже, страшно сказать, ласковым.
— Обещаю тебе… Как только ты вернешься — обещаю… Киврин грустно улыбнулся и предостерегающе поднял руку.
— Не надо! Я устал ждать, надеяться, разочаровываться и снова — ждать. Как видишь, волшебники тоже бывают в заколдованном кругу. Пусть все идет своим чередом, без дат, чтобы мне хоть не считать дни.
Кира печально посмотрела на него.
— Трудно ведьму любить?
— Трудно, когда тебя не любят, — возразил он.
— Любят…
И, приподнявшись на цыпочки, Кира Анатольевна неожиданно крепко поцеловала Ивана Степановича. Сделала она это так самозабвенно и решительно, что Киврин даже слегка отпрянул и выпучил глаза, потому-то он и заметил нечто, ускользнувшее от затуманенного искренним порывом внимания Киры Анатольевны.
Дверь в кабинет тихо приоткрылась, и в щель просунулась физиономия Сатанеева. Увидев застывших в поцелуе Киврина и Шемаханскую, он сначала зажмурился, потом отшатнулся. Дверь в кабинет бесшумно закрылась.
— Гм-кхм, — произнес Сатанеев, бессмысленно глядя перед собой.
— Будьте здоровы, — не поднимая головы от бумаг, пожелала ему Ольга, приняв невнятный звук за чихание.
— Что? — повернулся к ней не совсем очнувшийся Сатанеев. — Ах, да! Спасибо… Здоровье здесь нужно железное…
Он вышел, задумчиво поглядывая на директорскую дверь.
Кира и Киврин, улыбаясь, стояли друг против друга.
— Не знаю, успею ли повидать тебя до Нового года в спокойной обстановке. Поэтому… Вот, это для тебя…
Он протянул ей изящный кулон на тонкой цепочке. В центре кулона сверкали миниатюрные часики. Кира сделала протестующее движение.
— Только не это, прошу тебя!
— Но почему? — искренне удивился Киврин.
— У меня дома уже лежит тринадцать подаренных тобой часов. Давай остановимся на этой волшебной цифре.
Киврин растерялся.
— Но я не приготовил другого подарка.
— Знаешь что, привези мне вот это. — Она быстро чиркнула что-то на листе бумажки, протянула ему. Он прочел и неожиданно рассмеялся.
— Нет, на тебя, действительно, сердиться нельзя… Ты все еще дитя, Кира!
Она тонко улыбнулась.
— Я — женщина. Этим сказано все!
Гордо подняв голову, Иван Степанович вышел из кабинета. В приемной он заметил Сатанеева, победоносно улыбнулся ему и вдруг — неожиданно, совершенно по-гусарски подмигнул, приложил к губам палец. Сатанеев вздрогнул, попытался изобразить ответную улыбку, но у него это получилось плохо.
