– В заголовке нет слова «дурацкий».
– Это неважно.
– Рано или поздно ей придется поставить свою подпись. А может, она вам позвонит. Вы встретитесь с ней еще раз?
– Я поступлю, как вы скажете.
– Гриффин, если она позвонит, или если вы вспомните ее имя, или если она подпишет открытку, будьте с ней милы. Если вы пользуетесь своим служебным положением, приходится платить.
– Вы узнаете первой.
– Второй, – сказала она. И закрыла тему.
Гриффин был возмущен, и его возмущение зажило собственной жизнью: вспомнило вечеринку, и длинные волосы актрисы, и поцелуй, и обещания. В тот вечер за ужином с Диком Мелленом, своим адвокатом, Гриффин что-то бормотал об открытках и актрисе. Меллен, шестидесятипятилетний седовласый мужчина с золотистым загаром, хорошо знал Богарта, он напивался с Богартом тысячу раз, именно поэтому Гриффин и нанял его. Меллен отнесся к открыткам равнодушно.
– Устрой ее на съемки, – сказал он.
– А если она играть не может? – Гриффин сам изумился, насколько искренним было его возмущение.
– Я об этом и говорю, – продолжал Меллен. – Знаешь, что они делали в прежние времена? Снимали фильм о тюрьме. День посещений. Камера медленно скользит по залу, разбитому на кабинки с телефонами. Жены и невесты, каждая заслуживает крупного плана и каждая – подружка какого-нибудь начальника или продюсера.
– Да, но она звезда телесериала.
– Какого?
– Я поклялся не говорить.
– Гриффин, нам не до шуток.
– Если она зрелый человек, она никому не расскажет.
– Ты не прав. Зрелые люди извлекают из всего выгоду и не боятся скандалов. Во всяком случае, в этом городе. Если у нее есть ум, ее агент должен связаться с Левисоном и обсудить возможности.
Гриффин понял, что упал в глазах Меллена, не из-за актрисы, а из-за того, что все предельно усложнил.
Меллен сменил тему:
– Знаешь, ты можешь остаться без работы.
– Все образуется. Мы сейчас снимаем несколько хороших фильмов.
Он сказал то, что полагалось в подобном случае, и ему не нравилось, как это звучало. Ложь об актрисе выбила его из колеи, он взвешивал каждое слово.
– Мне кажется, они приглашают Ларри Леви.
Гриффин выдохнул и, сделав глубокий вдох, стал опять корить себя, на этот раз за то, что принял новость как физический удар, без достоинства. Он всегда старался, сдерживая дыхание, сдерживать чувства, не выражать эмоций, не показывать разочарования. В этом он достиг практически уровня медитации. Когда другие начальники вскрикивали и хлопали друг друга по рукам, если зрители аплодировали на первых, тестовых, просмотрах, Гриффин никак не выражал эмоций. А сейчас вместо того, чтобы сдерживать дыхание, чтобы сохранить невозмутимость, он нарушил одно из своих главных правил. Полностью потеряв контроль над собой, он сказал еще одну глупую фразу:
