На другой день в том же отделении суда разбиралось второе такое же дело (2 ч. 1484 ст. или 2 ч. 1455 ст. ул.). Мой драгоценный сотрудник пишет:
«Когда секретарь прочел обвинительный акт и председатель спросил, признает ли себя подсудимый виновным, он ответил твердым и ясным голосом: “Да, признаю”.
Должно быть, у Ч. председательская строгость напускная или выработавшаяся помимо него самого. Никто из виденных мною председателей не воспринимал сознание подсудимого с такою удивительною душевною мягкостью, как Ч. И спрашивает он о виновности великолепно, как будто хочет сказать: „Если виноват, то – чего там? – лучше кайся; хуже не будет”. Ч. облегчает подсудимому сознание, не выманивая его и не суля за него ничего; он видимо старается поддержать в нем решимость на откровенность, словно видит в нем трудный перевал от преступного прошлого к искупительному будущему; но не к обелению виновного, а к самостоятельному его возрождению: поворот опасный, когда подсудимого надо поддержать, как малого ребенка, чтобы не дать ему ослабеть перед страхом ответственности, не дать опуститься в омут естественных спутников преступления, в омут трусости и лжи.
Когда на вопрос председателя о виновности подсудимый ответил утвердительно, все присутствующие встретили его сознание непродолжительным, но глубоким молчанием. Я вижу в этом естественную, невольную дань уважения, если не к личности подсудимого, всегда несколько подозрительной на этой скамье, то к его личной драме, выразившейся в одном из величайших движений человеческого духа – в раскаянии и всенародном покаянии, в том самом покаянии, которым, по словам Писания, один грешник доставляет небесам больше радости, чем жизнь и подвиги десяти праведников.
– В таком случае, – произнес председатель, – расскажите нам, как все было, и мы перейдем к судебным прением.
Увы! подсудимый не устоял: отзывается опьянением и запамятованием.
– Тогда приступим к судебному следствию. Г. судебный пристав, пригласите свидетелей.
В этом возгласе председателя мне слышится заглушенная нотка не то досады, не то сожаления; может быть, того и другого: не хочешь сознаваться – и не надо; все равно выведем тебя, голубчика, на чистую воду.
Мне нечего говорить о том, как верно это замечание.
Свидетели и на этот раз дали чисто внешнюю, как в деле Павлушки Барана, картину преступления. Около Сестрорецкого вокзала шли вместе или встретились подвыпившие рабочие. Вдруг ни с того ни с сего один набрасывается на другого и наносит ему рану в висок; тот падает, обливаясь кровью; крови вышло много, „целая лужа”; раненого везут в ближайшую больницу, кое-как делают перевязку и отправляют его домой; по дороге или дома он умирает.
