В сущности, литературное дело не сложнее любого другого умственного занятия, единственно - оно подразумевает некоторую скособоченность извилин головного мозга и специальный, пристальный, что ли, настрой души. Особенно по русской жизни это занятие немудреное, потому что прозу, собственно, почти не приходится сочинять, потому что она, как говорится, валяется под ногами, знай подбирай, ибо русский человек живет не то чтобы совсем уж по законам искусства, но уж точно что не по законам природы, как это сложилось у народов романо-германского естества.
Вот, например, случилась у нас в деревне такая история: мужики вырыли на задах у вдовы Силиной сорокалитровую флягу бражки и три дня пили в мертвую, пока жены при помощи даже грубой физической силы не растащили их по домам. Но самое главное тут не история, а так называемая предыстория, которая состоит в том, что как раз год тому назад помер от цирроза печени пастух Силин; так вот, незадолго до смерти он закопал у себя на задах сорокалитровую флягу бражки, причем наказал жене, чтобы в годовщину его кончины мужики откопали флягу и помянули почившего собутыльника, как это водится у людей. Поступок понятный, даже по-своему благородный, как бы не тот дефис, что по следам этих поминок двоих мужиков прихватил инфаркт. Таким образом, банальная пьянка уже приобретала в моих глазах некую художественную подоплеку, связанную нервной тканью с русским способом бытия, и решить этот материал в ключе изящной словесности значило только проследить ниточку, обнажить с обеих сторон нервные окончания и это самое... намекнуть. Ведь, в сущности, вся серьезная литература стоит на том, чтобы это самое - намекнуть; ну что, например, стоил бы обворожительный рассказ Чехова под названием "Дом с мезонином", если бы не заключительный стих "Мисюсь, где ты?", который делает весь рассказ...
Стало быть, берем историю про сорокалитровую флягу бражки и разглядываем на просвет. Так: четверо мужиков пьют в мертвую, в то время как их односельчане гнут хребет, завершая посевную кампанию,- это раз; пункт второй состоит в том, что один из пьяниц - довольно сильный шахматист, другой душа-человек, третий, именно Генка по прозвищу Астроном, пишет стихи сентиментального направления - давеча он прочитал мне балладу о жеребенке, которого сдали на колбасу; как наши односельчане ни гнут хребет, то у них лен почему-то не уродится, то овес сгниет на корню, а между тем в соседнем колхозе "Передовик" зерновых берут с гектара по двадцать восемь центнеров - это три; наконец, пункт четвертый по счету, но, может быть, самый главный: покойный Силин наперед знал, что его поминки кончатся драматически, и, следовательно, исхитрился напакостить односельчанам, уже находясь в гробу. В итоге эти четыре вектора образуют такую художественную доктрину: в отличие от народов, организованных унитарно, вроде немцев, у которых даже нет понятия "непорядочный человек", русские представляют собой нацию крайне пеструю в рассуждении духовных и нравственных установок или отсутствия таковых; то есть это Германия - слаженная, устремленная "птица-тройка", а Россия существует по дедушке Крылову: кто навострился вспять, кто в омут, кто в небеса. Но оно-то и хорошо: очевидно, что пути из России никогда не будет, так она и останется до скончания века "царством грабежа и благонамеренности" (Михаил Лунин), но зато жить в России всегда крайне интересно, жутко, уповательно и смешно.
