Я снял шляпу. Вздёрнув голову, он присмотрелся ко мне и приветствовал жестом, воскликнув бойко:
- Ага, узнал! Хотите составить компанию? Садитесь.
И, когда я сел, он, подавая бутылку, измерил меня цепким взглядом.
- Из горлышка, стакана нет. Странная штука: как будто я уже встречал вас в детстве моём?
- В детстве - нет.
- Ну, да, я лет на двадцать старше вас. Но - детством я называю время лет до тридцати; всё то время, которое я прожил в условиях так называемой культурной жизни.
Барский баритон его звучал весело, слова соскакивали с языка легко. Крепкая, холщовая рубаха солдата, турецкие шаровары и сапоги на ногах показывали, что человек этот хорошо заработал.
Я напомнил ему, где видел его впервые; он внимательно выслушал меня, ковыряя в зубах былинкой, потом знакомо воскликнул:
- Вот как? Чем же вы занимаетесь? Литератор? Ба! Вот как! Ваше имя? Не знаю, не слыхал. Впрочем, я вообще ничего не знаю о современной литературе и не хочу знать. Моё мнение о ней вы слышали у этого, у Сибиряка - он, кстати, удивительно похож на краба! Литература, - особенно русская, гниль, ядовитое дело для людей вообще, маниакальное для вас, писателей, списателей, сочинителей.
В этом тоне, но очень добродушно и с явным удовольствием он говорил долго, я же слушал его терпеливо, не перебивая.
- Не возражаете? - спросил он.
- Нет.
- Согласны?
- Нет, разумеется.
- Ага! Возражать мне - ниже вашего достоинства, так?
- Тоже нет. Но - ниже достоинства литературы.
- Вот как? Это - хорошо...
Запрокинув голову, закрыв глаза, он присосался к горлышку бутылки, выпил и, крякнув, повторил:
- Это - хорошо. Слышу голос человека церкви. Вот так, когда для кузнеца церковь - кузница, для матроса - его судно, для химика лаборатория, только так и можно жить, никому не мешая своей злобой, капризами, привычками. Жить хорошо - значит жить полуслепым, ничего не видя и не желая, кроме того, что нравится. Это - почти счастье, уютный уголок, куда человек воткнулся носом, эдакий маленький, полутёмный чуланчик. Шатобриан - читали "Записки из могилы"? - говорит: "Счастье - пустынный остров, населённый созданиями моего воображения".
Он говорил, как человек, только что освобождённый из камеры одиночного заключения, точно желая убедиться: не забыты ли им слова?
В городе, где-то близко, звучал рояль, по набережной щёлкали подковы лошадей, чёрная пустота висела над городом, вдали ползал золотой жук огонь судна, напоминая о широте моря. Человек смотрел вдаль, и глаза его напомнили мне опал перстня, хвастливо блестевший вечером, на берегу Лабы.
