…Теперь чудовищные руки-звери поднимаются вверх и подбираются к моему сердцу… Одна из них отступает, набирая силу для разгона. Вид ее исторгает из моей глотки нечеловеческий вопль, но тот натыкается на сомкнутый ужасом рот и не может вырваться наружу, чтобы позвать на помощь, которая — я это знаю — никогда не придет в нужное время. Вопль призыва застревает внутри, как вибрирующий стальной крюк.
Неумолимый кулак наносит удар по аорте, и та взрывается, словно граната… Ее осколки, тысячи затвердевших капель, коралловые жемчужины, с воем разлетаются и раскатываются по спальне, а мои глаза с отчаянием следят за бегом этих потерянных мною драгоценных капель жизни.
Внезапным поворотом та же рука разрывает грудную аорту, лопающуюся со звоном разбитого стекла, и темнота на мгновение взрывается фейерверком пунцовых огней.
Тело мое пронизано мириадами раскаленных звезд, я агонизирую, наблюдая за самим собой.
В дело вступает вторая рука… более нежная… Она осторожно берется за брюшную артерию и… резким движением вырывает ее вместе с всеми венами и капиллярами. И все это с такой легкостью, будто отламывает ветку орешника. Боль столь остра, что в моих зрачках вспыхивает пламя безумия… Затем хаос невероятных ощущений, и среди них вскоре наиболее невыносимым становится то, что все мои нервы обожжены трением наждачной бумаги, зерна которой состоят из размолотых алмазов с острыми гранями…
Наконец надо мной раскрываются иссиня-черные крылья и уносят мое сознание прочь…
Когда долгое время спустя я прихожу в себя, рук-палачей уже нет. Мой двойник из сосудов, разбитый, растоптанный, состоящий из мельчайших кусочков, валяется на полу… Но в центре, на обрывке аорты, трепещет пылающий алый подсолнечник — мое чудом сохранившееся сердце…
И тогда, благодаря Господней милости, я нахожу в себе новые силы, помогающие вырваться из мраморных тисков. Таща за собой свое тяжелое, как ядро, дыхание, я с трудом покидаю постель, падаю на дубовый паркет и на четвереньках ползу по полу, чтобы собрать воедино драгоценные остатки жизни.
Пройдя тяжелейший путь, который длится долгие часы, наконец добираюсь до обломков кровеносных сосудов, наполненных соками моей жизни, и до рассвета, плача от горя, но проникаясь надеждой, поспешно, почти с жадностью и стыдом, собираю в охапку свои артерии и малейшие кусочки рассеянных вен…
Каждый раз я вижу, что их меньше, чем накануне, и, словно опечаленное дитя, исторгающее стон, слышу, как мне вторит величественный реквием рыданий, доносящийся с небес и помогающий мне справиться с этой жуткой задачей.
