День и ночь шла немыслимая круговерть, люди появлялись, исчезали, уступая место другим, прибывали новые - изо дня в день, из ночи в ночь многоликая пестрая масса томилась и колобродила, точно на медленном огне, вскипала иногда, чтобы выпустить пар и вновь ждать и томиться.
Между тем среди безделья и скуки, день и ночь напролет в лагере цвела любовь. Ее крутили без оглядки, напропалую, одурев от существования, в ознобе, в лихорадке, точно всех их, мужчин и женщин, вскоре ждали чума, мор, конец света.
Паровались с налета и в открытую, без утайки, да и что тянуть, если времени в обрез, день-два-три - весь отпущенный срок: один пароход на Курилы, другой на Сахалин...
При таком распорядке всех одолевала спешка, тут не то что ухаживать, познакомиться недосуг. Да и скрыться в лагере было негде, всяк устраивался как мог. Хорошо, конечно, если с соседями повезло, уступят комнату на часок - долг платежом красен. А другому и это роскошь, исхитрится при всех, только бы советами не мешали. Так что тут тебе привычная жизнь едят, пьют, дуются в карты, тренькают на гитарах, и здесь же рядом, на койке, непонятная возня под одеялом.
"Ну и жизнь!" - думал Пряхин, ошалев от пестроты и разнообразия. Но и здесь, среди толчеи и сутолоки, неотвязно сверлила мысль: "Сперва зубы, потом курорт, а после - дом!".
По приезде на другой день Тимка, сосед по комнате, получил аванс и устроил праздник. Надо сказать, общество в комнате подобралось на славу, впрочем, как в других комнатах, в бараке и вообще в городке.
Тимка был тугой крепкий парень, строивший из себя блатного. Пуще всего он боялся, что его не сочтут отпетым, и потому украсил себя татуировками сверх меры и держался так, вроде он вор в законе, хотя на деле был шпаной; целый день он матерился, бренчал на гитаре и утробным жестяным голосом напевал лагерные песни.
Был в комнате еще бродяга без роду, без племени - Проша, и был один брюнет-ученый, то ли физик, то ли химик - Пряхин не разобрал. Ну и сам Пряхин, конечно. Комната на четверых - жильцы-соседи...
Проша был известной личностью, местная знаменитость: он вербовался каждый год, после сезона подавался на зиму в теплые края - в Среднюю Азию, на Кавказ, где обретался без дела до нового сезона. Он был толст, сонлив, жмурился благодушно, но маленькие цепкие глаза на заплывшем лице смотрели колко, как у зверя.
Физик-химик был странной фигурой, хотя здесь видели всяких: часами он стучал руками по дереву, набивал мозоли для каратэ. Он носил бороду, в разговоры не вступал и ни во что не вмешивался; почти все время он лежал на постели и читал маленькие иностранные книжки в ярких глянцевых обложках. Ко всему он не пил и не играл в карты. Но задирать его было нельзя, даром что худ и бледен и по виду книжный червь; двое здоровенных жлобов полезли к нему в туалете и сами были не рады: через секунду оба валялись на полу, никто даже глазом не успел моргнуть. Все называли его академиком.
