Я пожал плечами.
— Надо все-таки читать отчеты предыдущих экспедиций, — покачал головой Гримур. — Или, по крайней мере, более детально изучать свойства структуры исследуемого материала. По данным нестерианцев, диффузия, распад молекулярных связей, минерализация всех материалов искусственных сооружений на Мараукане, кроме пеносиликата, протекает на три порядка медленней, чем в аналогичных материалах в любой другой точке Вселенной. Этим и объясняется, почему остатки цивилизации, исчезнувшей с Марауканы более миллиона лет назад, до сих пор сохранились, а не рассыпались в прах.
— Уж не хотите ли вы сказать, что замедленное течение времени в искусственных сооружениях на Мараукане имеет какое-то отношение к мифической праматерии?
— Как знать? — философски закончил Гримур, допил виски и, перевернув стакан вверх дном, поставил его на журнальный столик. — «Есть многое на свете, друг Горацио, что наши мудрецы умом понять не в силах»… Когда писались эти строки, наши далекие предки были уверены, что этот стакан пустой. В отличие от них, мы знаем, что в нем воздух. Быть может, наши потомки смогут с такой же твердой уверенностью сказать, что Усеченная Пирамида заполнена не только атмосферным аргоном.
— В оригинале окончание цитаты звучит так: «…что неизвестно нашим мудрецам», — поправил я.
— Смотря какой перевод читать.
— Не скажите, не скажите. Между понятиями «незнания» и «невозможностью познания» все-таки большая разница.
Гримур только загадочно ухмыльнулся. Похоже, он сам переделал цитату и имел в виду именно невозможность познания.
Я допил коньяк и встал.
— Спасибо за угощение. Мне пора.
Вторым красноречивым указанием на дверь я не пренебрег. Излишняя навязчивость не только неприятна, но и может вызвать подозрения.
Гримур проводил меня до дверей, но за локоть брать не стал. Однако шел так, чтобы все время быть между мной и задернутой звукопоглощающей занавесью клеткой с Аранеем.
— Всего доброго, — пожелал он на пороге.
— Спокойной ночи. И еще раз извините.
Коммодор кивнул и закрыл дверь, а я спустился по ступенькам и направился к себе.
Не верил я в нежную заботу Гримура о сне Аранея. Даже у засушенных паукообразных глаза продолжают блестеть, будто стеклянные. А семь глаз, которые я с трудом разглядел в темноте за занавесью, были тусклыми.
Я прошел больше половины пути до своего коттеджа, когда меня окликнули.
— Добрый вечер, Вольдемар!
На крыльце своего коттеджа сидел медиколог Борацци, курил трубку и махал мне рукой. Я подошел.
