Осень была и на их участке, так грустно и одиноко пожелтевшем, облетевшем, — сквозь берёзы проступало куда больше неба, чем обычно.
Но это всё была не очень грустная грусть, а такая… ну, что ли, спокойная, естественная. Когда понятно, что ничего не поделаешь. И хорошо, что ничего!
В таком вот торжественном и тихом настроении она вошла в дом, чтобы встретиться с Горой, просто обрадоваться, что увидит его. А всё остальное… там посмотрим!
Но везде было пусто. И открыто. В то же время кругом стоял запах Гориного дыма, довольно-таки загустелый. Полные окурков пепельницы, банки, чайные блюдечки были на террасе, в кухне, в кабинете, в большом полутёмном помещении, которое они почему-то называли столовой, хотя ели там редко, а только при гостях. Для этого торжества, даже в самый яркий день, приходилось зажигать свет.
Гора курит, когда он думает. И значит, он думал, когда готовил себе еду, и когда ел у окна на террасе, и когда останавливался в полутёмной «столовой». О чём же он всё думал и думал? И облегчённо, грустно-радостно Стелла поняла: он думал об их общей семье.
Она села на диване в его комнате. Решила: здесь и дождусь. Так хотелось ей от чистого сердца, и в том одновременно была её женская хитрость: пусть Гора придёт и увидит — всё вспомнит.
И сама она невольно вспомнила один грустный, но тоже естественно-грустный случай. Она поднималась к себе в светёлку, было уже поздно, часов одиннадцать или даже больше, но не особенно темно, потому что шёл конец июня, число так двадцать пятое. Она остановилась у слухового окошка, которое освещало их довольно дикую и крутую лестницу. Там виден был подрастающий сосновый лес и одна взрослая, сейчас особенно красивая сосна, плоско нарисованная на почти погасшем, мутного стекла закате.
Ей было так хорошо смотреть и спокойно. Она знала, что сейчас ляжет спать, помечтает мгновение и уснёт себе на века. И завтра проснётся и опять будет лето-лето-лето до бесконечности, больше чем целых два месяца.
Тут она повернула голову — почувствовала. Гора смотрел на неё снизу. Они встретились глазами, как бы не зная, что сказать друг другу. Гориных глаз почти не было видно. Только угадывался слабый отблеск.
«Вот и день стал уменьшаться!» — сказал он очень тихо, может быть, оттого, что Нина с Ванькой уже спали, а может, и ещё отчего-то. И Стелле сделалось так непоправимо грустно, что всё равно ничего не изменить и Земля всё равно будет нестись в пустоте по ужасно длинному пути вокруг Солнца, облепленная жалким облачком воздуха. И сколько бы мы ни изобретали разных машин, всё равно двадцать второго июня день будет уменьшаться, а ночь увеличиваться. И хотя много ещё деньков в запасе, но за летом, за лесами, неминуемо ждут нас осень и зима.
