И если сейчас среди молодых, собравшихся на палубе, тоже есть такие, которые умеют кроить, шить и оснащать паруса, так это потому, что с ними был Ягнич-мастер, что он их этому делу научил!
Не может пожаловаться Ягнич, что его на "Орионе"
мало уважали. Еще и до приступа болезни был он освобожден от авралов, и все же на каждый аврал Ягнич являлся по собственной воле - делал это из чувства долга, по зову совести: стоит, бывало, в бушлатике под дождем, под шквалистым ветром, руки замерзли, пальцы едва сгибаются, однако ж стоит и следит с внимательной придирчивостью, как работает курсант со снастью или швартовым концом. И если Ягнич заметит,, что не удается парню "правильно наложить", "правильно закрепить", подойдет и, отстранив юношу, возьмется за дело сам, сделает все на удивление быстро, сноровисто, под конец еще и скажет:
"Вот так нужно, сынок..."
И снова отойдет, сгорбившись, в сторонку, наблюдая за новичком из-под нависших бровей краешком всевидящего ока.
Провожающие не расходятся: и старшие по званию, и рядовые, и без всяких званий торчат вдоль палубы, не сводят со старика глаз. А он в это время уже стоит с другом возле красной тумбы автомата, из которого за копейку Вoзжнo напиться воды. Долго роются оба в карманах. Наконец Ягнич нашел нужные монетки, нацедил сначала механику, потом наполнил и себе стакан, приник к речной, автоматной - пьет. Стакан хрустально сверкает в руке, дробится, преломляется в лучах сухое ореховое лицо Ягнича. С "Ориона" ему машут, шлют последние приветы, даже капитан, забыв о своем положении, почти с мальчишечьим энтузиазмом восклицает:
- "Орион" вас не забудет!
Только теперь лицо Ягнича вдруг расплылось - не то в улыбке, не то в судорожной гримасе горечи, изо всех сил сдерживаемых рыданий. Отсюда, с палубы, этого не поймешь, не различишь, потому что человеческая улыбка и горькая гримаса боли, они чем-то вроде сродни друг другу, они вроде сестер - с разными только характерами...
Прощальный взгляд Ягпича обнимал судно и взволнованных людей на нем. Вот они - проводы. Не пышностью, не речами волнуют тебя, не парадным построением экипажа... Высыпали, понависли и не расходятся. Вот она, твоя семья, твой "Орион", может, видишь ты их в последний раз. Ребята будто осиротели, и самое судно, еще не прибранное, какое-то голое, имеет сейчас неказистый, даже чуточку жалкий вид. Не окрыленное парусами, оно всегда как бы уменьшается в размере, а сейчас его будто сплющили, будто даже больно ему оттого, что затиснуто оно меж многотоннажных океанских великанов. Неприметное суденышко прилепилось к причалу, даже не верится, что это тот самый гордый "Орион", сокол морей, которым любуются на всех широтах, когда он величаво летит среди просторов и паруса его, наполненные ветром, гудят, поют, охваченные все - от носа и до кормы - облаком сверкающей водяной пыли!.. А сейчас вместо такого красавца стоит суденышко без мачт, без парусов, сиротски притихшее в рабочей наготе, какое-то пришибленное, но для Ягнича в таком виде оно еще дороже. Лишь на заводе и увидишь его таким, оголенным до самых основ, когда только в очертаниях сохраняет оно свои первобытные формы, те, что созданы для полета, что изгибаются в идеальной плавности, текут, словно упругое тело дельфина...
