- Полагать надобно, что о трех победах этих и пророчествовал Суворов, с усмешечкой сказал Лайминг.
- А благодетельная отцовская рука вновь обратила вас к псалтырю, добавил Клингфер.
- Теперь же, когда подвинулся я далеко вперед ежели не ростом, то русскою мыслью своею, - с внезапной серьезностью, горячо вымолвил Давыдов, в тугих обстоятельствах наших горько крушусь, что нет с нами Суворова...
- Стой, Денис! - отозвался Олферьев. - У нас есть Кутузов, есть Багратион!
Розовое лицо Клингфера вытянулось и вдруг сделалось страшно похожим на грубо высеченные из камня рыцарские надгробия в старых германских соборах.
- Не только они, - с веской расстановкой слов произнес он. - К счастью, кроме Багратиона, предусмотрительность и осторожность командует русской армией. Это - ее лучшие полководцы.
На первый взгляд фон Клингфер был такой же молодой, веселый и блестящий офицер, как и очень многие другие из его круга. Однако сквозь веселый блеск молодости то и дело проступала в нем жесткая сдержанность - род упорного, сурового раздумья.
- Понимаю, - с досадой сказал Олферьев, - вы говорите о генерале Барклае. Его достоинства бесспорны. Но предусмотрительность и осторожность, являясь главными из них, незаметно привели русские армии в Смоленск...
- Меньше чем за полтора месяца войны! - с негодованием выкрикнул Давыдов.
- У нас в ложе... - начал было "принц Макарелли",. но, вспомнив что-то неподходящее, махнул рукой. - Интересно, куда отгонит нас Бонапарт еще через месяц!
Спор вспыхнул, как солома, на которую упал огонь. Голоса офицеров с каждой минутой становились громче, слова - резче, аргументы - непримиримее.
- Верно, что честь оружия нашего до сей поры неприкосновенна! - яростно кричал Давыдов. - Верно! Этого Наполеон еще никогда не испытывал. Но сердце, господа, на куски рвется, когда думаю, какие пространства нами уступлены...
- С помощью божьей, - сказал Клингфер, - благополучно отступим и далее.
Черствая рассудительность Барклаева адъютанта бесила Олферьева. "Это школа, целая школа! - с сердцем думал он. - Мерзкие перипатетики!"{52} "Лероа" действовал на корнета. Голова его пылала. И он проговорил резко, как можно резче, стараясь задеть, а если удастся, то и вывести Клингфера из себя:
- Вы надеетесь на бога. А мы, сверх того, еще и на князя Багратиона. Что скрывать? Нам ненавистна ретирада, она истомила нас. Ее позор оскорбителен...
Туман в голове Олферьева сгущался. Обрывки мыслей стремительно обгоняли друг друга: "Несчастная Россия! Муратов счастливей всех нас! Ах, семь бед один ответ!" Олферьев вскочил, поднял руку и пошатнулся. Звонкий тенор его разнесся по зале:
