Изящная бирюзовая фигура застыла, и перед ней явился рыцарь печального образа.
И он запел о любви.
Открой мне яркий цвет ланит,
И свет лучистый нежных глаз,
О, твой прекрасный стройный вид
Меня пьянит…
Но юная красавица все отворачивалась от него и все не открывала лица.
– Ах, зачем вы хлаже камня?
– Речь безумца не мила мне.
– Речь моя лишь вам хвала.
– Я желаю вам лишь зла.
Уходите, уходите
и на лик мой не глядите.
– Дама мне уйти велит,
Сердце бедное болит.
Но мужчина не мог ни уйти, ни закончить свою восторженную песню. Как показалось Глебу, многие зрители не только сочувствовали несчастному, но и прекрасно понимали его. Все существо несчастного рыцаря выражало страдание и муку. Восторженность мелодии сменилась отчаянием.
– Что я тебе скажу? Все то, все то, все то,
Чем озарен мой ум, чем сердце залито!
Я полон весь тобой, я трепещу, дрожу я;
Твой взгляд, твои слова – мне слаще поцелуя.
О, смейся надо мной, безумцем назови,
Но задыхаюсь я от страсти, от любви…
Он пел уже явно через силу, он торопился, но его возлюбленная все не сдавалась и гнала его прочь. Но вот песня рыцаря достигла кульминации.
– О, жизнь моя в твоих руках!
И женщина, неожиданно скинув капюшон, схватила рыцаря в объятья. Вздох, словно ураган, пронесся над рядами. Страшная беззубая старуха в восторге оседлала коленопреклоненного трубадура… В тот же миг за амфитеатром поднялись в небо два серых дымка, раздалось приглушенное урчание моторов, и приторно запахло дешевым бензином. А в следующее мгновение, расталкивая сидящих, опять пронесся Фока Фокич. Он размахивал руками и ругался высоким фальцетом:
– А, сукины дети, куда торопятся?! И ведь сколько раз было говорено, чтоб не торопились! Verfluchten Bastwischen![12] – Он скрылся за камнями, но последнее восклицание вкупе с неприятным запахом по неуловимой игре ассоциаций вдруг напомнило Глебу об Аушвице. Не хватало только оказаться сейчас во власти какого-нибудь маньяка, возомнившего себя последователем нацистских экспериментаторов! Впрочем, в его положении поддаваться эмоциям и ассоциациям было непозволительной роскошью, и он быстро взял себя в руки. Но люди вокруг уже смешались, реальность событий затмила для них высокую трагедию происходящего на сцене действа, да и само оно как-то незаметно растворилось, то ли слившись с камнями, то ли просто растаяв в воздухе. Последнее, что уже краем глаза заметил Глеб, был взмах мощного Алексового хвоста.
– О, это была настоящая махамудра, – пронеслось через Глеба непонятно откуда вылетевшее шипение.
