— Он был так неподражаемо остроумен, он говорил столько всего забавного, так меня смешил, когда мы гуляли. Он все подмечает; у него наготове столько сравнений, причем все они поразительно точны. Как говорится, c'est d'un trouve.>[10]
— Да, с его дарованием он мог бы создать поистине великие произведения.
— А вы разве не находите, что он их уже создал?
Молодой человек задумался.
— Отчасти да, конечно, и часть эта уже огромна. Но он мог бы стать одним из величайших писателей! Только давайте не будем посвящать этот час оценкам. Даже такие, как они есть, книги его — это золотые россыпи.
В этом Мэриан Фэнкорт горячо его поддержала, и целых полчаса они проговорили о главных творениях мастера. Она их хорошо знала — может быть, даже лучше, чем ее гость, которого поразили ее уменье критически мыслить, какая-то особая широта и смелость во взглядах. Она говорила вещи, которые ошеломляли его и которые, по всей видимости, шли из глубин ее души; это не были подхваченные где-нибудь ходячие фразы, слишком убедителен был весь строй того, что она хотела сказать. Сент-Джордж был, конечно, прав, говоря, что она личность незаурядная, что она не боится изливать свои чувства, что она забывает, что ей следует быть гордой. Вдруг ее словно осенило, и она сказала:
— Да, вспомнила, как-то раз он мне говорил о миссис Сент-Джордж. Он сказал a propos>[11] не знаю уже чего, что ей нет дела до совершенства.
— Для жены писателя это ужасное преступление, — сказал Пол Оверт.
— Ах она бедная, — вздохнула молодая девушка, поддаваясь нахлынувшему на нее потоку раздумий, иные из которых действовали умиротворяюще. Но потом тут же воскликнула: — Совершенство, совершенство — только как же его достичь! Я бы хотела.
— Каждый может его достичь своим путем, — ответил Пол Оверт.
— Каждый, но не каждая. У женщин здесь столько стеснений, столько преград! Но ведь это же своего рода бесчестье, если вы что-то делаете и не можете его достичь, не правда ли? — продолжала мисс Фэнкорт, перескакивая с одного ряда мыслей на другой, как то с ней нередко бывало.
Так вот они сидели вдвоем, рассуждая о высоких материях среди эклектического убранства этой лондонской гостиной, рассуждая с большой серьезностью о высоком предмете — о совершенстве. И надо сказать в оправдание всей этой эксцентричности, что вопрос этот много значил для них обоих: в голосах их звучала искренность, чувства их были подлинны; в том, что они говорили, не было ни малейшей позы — ни друг перед другом, ни перед кем-либо третьим.
