— Вот как мы умеем, — сказала Таисья Григорьевна. — А больше мы не умеем никак. На том и судите нас, Любовь Михайловна!
Когда занятия кончились и детей увели, Люба едва добралась до своей комнаты — так устала. Прилегла на койку, закрыла глаза. На минутку забежала Сима.
— Ага! Вымоталась! Я так и знала. Ничего, привыкнешь. Ко всему привыкнуть можно… Сначала я тоже чуть не умерла. Честное слово! Трудно. Группу поведешь гулять в лес, так считаешь их, считаешь! То один пропал, то другого не видно. Присядет в траву, и нет его. Пропал ребенок. Ужас! Так все время и считаешь. До двадцати двух. Ужас!
Вечером Сима поведала, как во время эвакуации погибла мать, как отец, подполковник артиллерии, привез ее сюда и устроил воспитательницей. Сдал, так сказать, на руки Елене Никитичне. И зря. Сима мечтала попасть в школу медсестер, а потом, конечно, — на фронт. Давно бы там была, если бы не отец… Симе недавно исполнилось семнадцать. Болела тифом, и черные курчавые волосы успели отрасти сантиметра на два, не больше. Тоненькая, как хворостинка, куда уж ей — на фронт. Тоже, выдумала. На фронт! Верно сказала тогда заведующая: «цыпленок жареный» — Люба потихоньку засмеялась.
Уснули в тот день поздно, в соседней деревне уже кричали петухи.
Оказалось, эти первые занятия не понравились старшей воспитательнице, Ларисе Павловне, и она сочла своим долгом поделиться впечатлениями с заведующей. Обо всем этом Люба узнала от Симы.
— Занимались мы лепкой, и тут вошла Елена Никитична. А Лариса и давай болтать. И то, и се, и нет контакта с детьми, и подход не тот, потом еще про то, что ты выражалась — «собака», а не «собачка». Это когда в зверей играли. И без конца про эту «собаку»… Елена Никитична ей: «Ничего, педагог еще молодой», а Лариса губы вот так, — тут Сима крепко сжимала губы, — и головой покачивает: ну, и что же, дескать, тем хуже, тем хуже.
Любе стало так горько после Симиных слов, что она даже сама удивилась. Обидно! Стараешься, трудишься, а тут… Обедать Люба не пошла, осталась лежать на койке. Слезы накипали в горле, глаза жгло. Потом стало казаться, что она и взаправду в воспитательницы не годится. Ничего у нее не выйдет. Надо бросать все поскорее и домой.
После обеда зашла заведующая. Присела на стул рядом с кроватью.
— Что же, будем переживать? А работать кто будет?
— Елена Никитична, я должна уехать. Я домой хочу!
И тут Люба откровенно разревелась.
— Эва! Что же, выходит, и сказать ничего нельзя? Мы здесь не стесняемся, критикуем друг друга вовсю. А ты откуда взялась, недотрога такая? Самомнение бросить надо…
