Пушкин написал:
Не дай мне Бог сойти с ума.
И убедительно, подробно обосновал причины своего нежелания.
Почти век спустя этого мотива коснулся Ходасевич. Но как!
Мне хочется сойти с ума…
Что это – полемика? Или действительно так прямо и захотелось?
Мне невозможно быть собой,
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Идет безрукий в синема.
Я прочитал эту его знаменитую вторую “Балладу” после войны и испытал отчетливое разочарование. А ведь многие стихи тогда просто потрясали. Здесь же было ощущение, что меня дурачат.
В обеих его “Балладах” ангелы приносят поэту лиру, во второй – он их разгоняет, не хочет ее брать. Но почему? Вернемся к стихам. Автор взрывает строфу словом “безрукий”. Но она не взрывается, ибо беременность жены не имеет никакой связи с культями инвалида.
Наша война, наш опыт опровергают трагичность этой картины. Она скорее даже трогательна. Идут – и слава Богу. Был детский писатель Иосиф Дик. Он получил на фронте страшные ранения, потерял обе руки да еще и один глаз. Но были у него и жены, и дети, и внуки. И в кино он регулярно бывал. И никто так не волновался.
Я тогда, читая “Балладу”, подумал, что, может быть, не все до конца понял. Меня слегка сбили с толку строки:
Беззлобный, смирный человек
С опустошенным рукавом.
Может быть, он однорукий? Нет, нет, поэт трижды повторяет: безрукий. И показывает его очень точно:
И удаляется с женой,
Не приподнявши котелка.
О беременности жены упоминается, кстати, дважды, будто и эта подробность тоже может свести с ума.
А мы простодушно удивляемся: всего-то навсего!
Вы скажете, что стихи о другом. Нет, прежде всего об этом. Время расставляет акценты в искусстве порою со значительным интервалом.
Бунинские женщины. Почти во всех его “интимных” рассказах женщина раздевается сама, по собственной инициативе, – как-то очень легко достается, чаще всего почти без всяких усилий со стороны мужчины. Возможно, это результат какого-то комплекса, – не опыта, а мечты. “Антигона”, “В Париже”, “Визитные карточки”, “Галя Ганская”, “Генрих”, “Муза”, “Натали”, “Руся” и еще другие. Некоторые его замечательные рассказы удивляют фактической одинаковостью таких сцен (“В Париже”, “Чистый понедельник”).
Но в рассказах о женщинах есть у него еще одно упорное сходство. В чем оно? В неожиданно, раз за разом, возникающем в них отчетливом мотиве острейшего и непоправимого мужского горя (“Солнечный удар”, “Генрих”, “Ида”, “Чистый понедельник”…).
