- Почему остановились, почему не переправляетесь?
- Мой повелитель, я опасаюсь пускать коней в эти воды. Думаю: может, найдем более удобное место для переправы?
- А что говорит проводник?
- Он считает это место подходящим.
"Гиблеи-алем" - "святыне мира"[9] - было четырнадцать лет. Но те, кто, не зная о его возрасте, видел мальчика в седле, сочли бы, что ему не меньше двадцати. Высокий, хорошо сложенный, гибкий станом Исмаил в тяжелых военных доспехах походил на молодого богатыря.
Юный шейх решительно вскинул голову. Сквозь прорези в вуали бросил острый взгляд на Байрам-бека Гараманлы: "В твоем сердце, как видно, не горит костер злобы и гнева против врага. Ты не отбывал, конечно, в младенчестве ссылку вместе с матерью и братьями в сырых подземельях крепости Истехр. Не тебе служили подушкой камни, а одеялом - облака. Не тебя, разумеется, прятали от каждого шороха. Не вешали на дерево, посадив в корзину. Твои два брата и весь твой род - мужчины, женщины, взрослые и дети - не были уничтожены, нет! Иначе бы ты не колебался. Тебе, как видно, не говорили, что ради святой веры можно и жизнью пожертвовать. Я же, прошедший через все это, полон ненависти к врагу. Я могу!"
- За мной! - крикнул юный повелитель, поднял хлыст и первым направил своего коня в величавую реку. За ним, восхищенные отвагой молодого военачальника, не раздумывая, двинулись Байрам-бек, Чая-султан, Гаитмаз-бек, Хулафа-бек, дядька Гусейн-бек, Див Султан и другие. Переправляясь следом за Исмаилом через реку, они вдруг услышали какую-то мелодию. Дядька Гусейн, неотступно сопровождавший юного падишаха, дал знак не шуметь, прислушался. Голос Исмаила окреп: он пел, чтобы воодушевить свою армию, приободрить близких ему людей:
Где ни посадишь, вырасту,
Куда ни позовешь, приду,
Судиям помогу.
Кази, скажите, я - шах.
С Майсуром на виселице остался,
С Халилом на костре остался,
С Мусой на туре остался.
Кази, скажите, я - шах.
Волнующий призыв сердца слышался в этих простых, незамысловатых словах. Голос звал за собой, вселял в людей уверенность и надежду. Вскоре друзья, мудрецы, озаны - все стали подпевать с таким воодушевлением, будто пели религиозный гимн:
В золотой короне, на сером коне,
Большое войско предано мне,
Взор пророка Юсифа горит на челе.
Кази, скажите, я - шах.
Хатаи я - на алом коне.
Слаще меда слова мои,
Мой предок - имам Али.
Кази, скажите, я - шах.
Армия вслед за своим юным повелителем перешла реку, не потеряв ни одного человека. Когда последний кызылбаш вышел на берег, сердце Гусейна дрогнуло от пронзившей его мысли: "Детеныш льва - с рождения лев". Глаза его потеплели. Он был горд за этого красивого и чистого юношу, которого воспитал и вырастил, всю душу в него вложил, и вот теперь его питомец стал муршидом, главой секты. Из умиленного сердца дядьки Гусейна и Хулафа-бека одновременно вырвался возглас: "Аферин!"
