обратившись в глубины своего существа,
наблюдать за тем, как она непринужденно растворяется,
уверенно теряет свои первоначальные очертания и в ней образуются плешины,
промоины,
легко ощущаются волоконца;
и во взоре твоем благодарном
от всей этой ерунды
сейчас же появится масло
и то глубинное успокоение,
какое свойственно разве что только кустам бузины после дождя?
Почему у нас всегда так: только отправил кусок за щеку, как рядом обязательно оказывается некий запаршивевший от невзгод козел, доверху напичканный радиомусором, который говорит безо всякого умолку о налогах, бюджете, думе, парламентаризме, перемежая все это – «вам, конечно, будет небезынтересно» и «но мы-то с вами понимаем?».
Как хочется выловить в тарелке дробиночку перца и, придвинувшись к нему вплотную, – «простите!» – щелчком направить ему ее в глаз, лучше в правый, и с удовольствием необычайным по своей полноте наблюдать, как он задохнется от слез, заплюется, закашляет, а лучше забить ему в грызло обмылок или этот, как его, который разбухает, как груша, и заполняет, надеюсь, все помещение, как кляп какой-нибудь, и будет еще не раз то разбухать, то опадать, то разбухать, то опадать, пока не изольется душной Амазонией.
Я думаю, что это все из-за пассионарности.
То есть, я хочу сказать, из-за склонности этой страны к пассионарности.
Периодически встречаются тут несколько мудаков-пассионариев, и весь этот бардак начинается заново.
Все это – как шляпа по кочкам – пронеслось в моей голове, пока мы с Бегемотом бежали за бирюзой, и если с высоты птичьего полета посмотреть на то, как мы бежали, то многое, наверное, на этом свете нам должно проститься: столько в этом беге было наивной веры и надежды, а также – волглости, смачности, сочности.
И у Бегемота работали на лице все его мускулы, а взор его глаз – бесстыже чистых – был обращен чуть вверх, словно он наблюдает сошедшую с небес лепоту или зарю на вершинах деревьев.
Порой он прищелкивал языком, как вампир, порой улыбался, как дервиш, который уже видит танцующих гурий, а то вдруг останавливался и начинал говорить.
– Бирюза, – говорил он, – это соединение меди голубоватого и зеленоватого цвета, и ее можно варить из медного купороса или, лучше всего, из сливных вод, которые образуются как продукт различных производств. Подумай только, мы еще очистим город от тяжелых металлов! А потом все выпаривается и прессуется, а затем шлифуется. У меня есть такие шлифовальщики, которые даже из каловых камней сделают ожерелье!
