Но, слава Богу, русский бизнес в те времена отличало то, что на следующий день после сделки, пусть даже она была оформлена документально, можно было не водиться с этим человеком вовсе, ничего из обещанного ему не поставлять, все порвать, затереть и забыть, потому что прежде всего он о тебе забыл, запамятовал, и ему с самого начала нужно было все объяснять.
А еще он мог сам назначить встречу, но накануне у него был тяжелый день, в конце которого он сходил в баню, напился, кинулся в прорубь и всплыл уже с амнезией, в ходе которой он помнил только слово «мама» (или «мать»), и теперь, когда ты пришел, у них кутерьма, потому что с платежками нужно ехать в банк, а на них нужна подпись, которую он не может теперь даже подделать, просто забыл, как он расписывается, и печать, которую он в проруби потерял, хотя перед этим он надел ее на шею, чтоб потом куда-нибудь не задевать.
И вот у таких людей мы покупали «КамАЗы» и какие-то восстановленные газовые плиты, по поводу которых звонили в Днепрогэс, чтоб выяснить, какие нужны: на две конфорки или на четыре. И таким людям, с частично утраченным самосознанием, мы доставали других людей, с непрестанно угасающей самооценкой, которые к тому же обладали гипнотическим влиянием на весь Владивостокский порт, и Бегемоту звонили ночью, но было плохо слышно, а потому он тоже звонил и в конце концов дозвонился до того ненормального Владивостока и спросил, чего они хотели у него спросить, и оказалось, что они спрашивали: «А наши проценты будут?» – на что Бегемот защебетал в трубку таким воробушком, как будто пришла весна и отовсюду просо подвезли:
– Ка-неч-но-же-бу-дут! – положил трубку и расхохотался дьявольским смехом, но это нам все равно не помогло, потому что тот, кому это предназначалось, кинулся в прорубь и при встрече с водой лишился ума. Ума нет – считай, калека.
И никто не виноват.
Вот.
И проценты погибли.
Бегемот потом звонил во Владивосток и говорил: «Человек сошел с ума, так что не рассчитывайте», – а там и не рассчитывали, потому что там тоже чего-то случилось, и те люди, с которыми он договаривался, куда-то подевались, и теперь там другие люди, полные грандиозных надежд.
Армяне
С армянами нас многое связывает.
И не потому, что у нас нос, крупные губы, уши и глаза-вылупосики.
А потому что все свои идеи мы сперва испытываем на них.
Вот, к примеру, возникает какая-нибудь очередная странная, но великолепная идея, и я сразу говорю Бегемоту волшебное слово: «Армяне!» – и он, выделив в непомерных количествах муцины – эти замечательные и вместе с тем очень слизистые вещества из группы гликопротеинов, образующие вязкость слюны, – звонит дяде Боре в Ереван (потому что для нас слово «армяне» рождает в душе нечто детское, мягкое, как уши гиппопотама, как будто кто-то крикнул: «Цирк!» или «Клоуны приехали!»).
