В соседнем доме отворилось окно и высунулась голова в колпаке с кисточкой. И сразу же исчезла, со стуком захлопнув окно. Видно, наши заснеженные плащи напугали полусонного горожанина, и он теперь, дрожа, забрался в постель и шепчет своей жене, что шесть святых слезли с постаментов и шумят перед дверью соседа...
Но тут же сверху до нас донесся гневный и властный голос:
- Эй, вы, адский сброд, тысяча крестов, кто это там? Кричали по-испански, и Донон вскипел:
- Он может ругаться как боцман, но и я умею не хуже! - И заорал: Разрази тебя гром девяносто девять раз! Отворяй, сволочь!
- Кто это?! - гневно прогремел голос.
- Солдаты императора!
- Какие вы, к черту, солдаты? - еще резче ответил голос. - Дерьмовые ткачи, трубочисты, золотари, метлы вам возить, а не в армии служить!
- А ты кто такой, мушиная душа?! Вот запеку тебя в пирог, будешь меня знать! - зарычал Брокендорф, особенно разозлившись от того, что какой-то испанец посмел обозвать его золотарем - чистильщиком сортиров. Но он и не обратил внимания, что человек, ругавшийся наверху, перешел на немецкий...
- Дон Рамон, сойдите вниз, пожалуйста, и отворите им! Я хочу посмотреть, кто это там решил запечь меня в пирог! - громко, но уже куда спокойнее проговорил голос наверху.
Мы услышали шаги внутри дома, и деревянная створка заскрипела. Потом дверь отворилась, и появился маленький человек с огромным горбом. На ногах у человечка были гамаши из кирпично-красной материи. Кисточка его шерстяной ночной шапочки спадала на левое ухо. Он забавно поклонился нам, описав дугу зажженной лучиной в руке, и тень его походила на груженого вьючного мула, который наклонил шею, чтобы полакать из котелка.
Мы пошли за ним наверх и очутились в комнате, заполненной принадлежностями живописца - мольбертами, подрамниками, а посреди стояла рама с образом испанского Сант-Яго - святого Иакова Кампостельского, голова и одна рука которого были уже написаны в красках. Оттуда мы перешли в другую комнату, неосвещенную, но в камине слабо тлели уголья, и перед ним сидел человек и грел ноги у топки камина. Подле него стояла пара высоких кавалерийских сапог, а на столе - несколько стаканов, бутылка вина и большой канделябр на три свечи a la Russe[17].
Едва мы вошли, он обратил к нам свое лицо, и мы с удивлением и испугом узнали нашего полковника. Значит, это ему мы закатили такую "серенаду" у ворот! Но теперь мы стояли перед ним, и убегать было поздно...
