И молча начал гладить кошку.
Вдруг голос горлицы внезапно услыхал...
«Ах, если б голосом твоим я обладал,—
Так молвил пристав,— я б у тещи
Приятно пел в тенистой роще
И сродников своих пленял и услаждал!»
А горлица на то головкой покачала
И становому так, воркуя, отвечала:
«А я твоей завидую судьбе:
Мне голос дан, а стан тебе».
Девять лет дон Педро Гомец,
По прозванью Лев Кастильи,
Девять тысяч кастильянцев,
Всякий день дон Педро Гомец
Их собрал дон Педро Гомец
И сказал им: «Девятнадцать!
Прочь от Памбы мы отступим
Хоть мы крепости не взяли,
Но поклясться можем смело
Девятнадцать кастильянцев,
«Sancto Jago Compostello![1]
Честь и слава дону Педру,
Честь и слава Льву Кастильи!»
Так сказал себе сквозь зубы:
«Если б я был полководцем,
Я б обет дал есть лишь мясо,
Произнес со громким смехом:
Раз архитектор с птичницей спознался.
И что ж? — в их детище смешались две натуры
Сын архитектора — он строить покушался,
Потомок птичницы — он строил только «куры».
Фриц Вагнер, студьозус из Иены,
Вошли в кабинет мой с азартом,
«Здорово, наш старый товарищ!
Кто доблестней: Кох или Вагнер?» —
Спросили с бряцанием шпор.
«Друзья! вас и в Иене и в Бонне
Кох логике славно учился,
А Вагнер искусно чертил».
«Решай поскорее наш спор!» —
И с тем же бряцанием шпор.
Я комнату взглядом окинул
И, будто узором прельщен,
«Мне нравятся очень... обои!» —
