Они редко посещали концерты, а театр и того реже. Но они постоянно встречались, не сговариваясь, в Синематеке, в кино "Пасси", "Наполеон" или в маленьких кинотеатрах - таких, как "Курзал" на улице Гобелен, "Техас" на Монпарнасе, "Бикики", "Мексике" на площади Клиши, "Альказар" в Бельвиле и многих других близ площади Бастилии или в Пятнадцатом округе; эти невзрачные, неблагоустроенные залы посещали одни безработные, алжирцы, старые холостяки да завзятые кинофилы, потому что там можно было увидеть -правда, безобразно дублированными - те дотоле невиданные ими шедевры, о которых они слышали еще пятнадцатилетними, или те фильмы с репутацией гениальности, список которых они с давних пор держали в голове, но все никак не могли увидеть. Они хранили чарующие воспоминания о впервые или повторно открытых ими фильмах, таких, как "Красный корсар", "Весь свет ему принадлежит", "Ночные пираты", "Моя сестра Эйлин", "Пять тысяч пальцев доктора Т.". Но чаще всего, увы, их постигало горькое разочарование. Лихорадочно листая по четвергам свежий выпуск "Программы зрелищ", они долго выискивали фильмы, о которых им давно твердили как о чуде, и наконец-то они находили долгожданное объявление. В тот же вечер они всем скопом устремлялись в вожделенное кино. Они едва сдерживали дрожь нетерпения, пока экран не загорался, но краски поблекли, изображение прыгало, а женщины невыносимо устарели. Они покидали зал, им было грустно. Нет, не о таком фильме они мечтали, Это не был тот шедевр, который каждый из них носил в себе, тот совершенный фильм, который не подвластен времени. Тот фильм, который каждый из них хотел бы создать сам. Или который каждый из них глубоко в тайне мечтал пережить.
Так вот они и жили, они и их друзья, в симпатичных загроможденных квартирках, разнообразя жизнь похождениями, киноувлечениями, братскими пирушками, чудесными мечтами. Они не были несчастливы. Они радовались жизни, правда, радость эта была мимолетная, недолговечная. По вечерам, отобедав, они иногда подолгу засиживались за столом, попивая вино, щелкая орехи, покуривая. В иную ночь они не могли уснуть и, прислонясь к подушкам, полусидя, поставив между собой на кровать пепельницу, болтали до утра. Иногда они часами бродили по улицам, разговаривали и разглядывали себя в зеркальных витринах. Тогда им казалось, что все вокруг замечательно: они шли, свободно размахивая руками, двигались непринужденно, время, казалось, было не властно над ними. И этого мгновения им было вполне достаточно; вот они здесь, на улице: пусть холодно, пусть дует ветер, они тепло одеты и не торопясь шагают, направляясь на склоне дня к друзьям, радуясь каждому движению - закуривают ли сигарету, покупают ли пакетик жареных каштанов, пробираются ли сквозь привокзальную сутолоку, - все эти преходящие удовольствия казались им зримым символом нескончаемого счастья.
