Дорога, по которой они шли, ценности, к которым они тянулись, их будущее, их желания, честолюбивые мечты - все это, правду сказать, казалось им подчас обескураживающе пустым. Они так и не познали ничего устойчивого, прочного и определенного. И тем не менее это была их жизнь - источник незнаемых ранее радостей, которые не только их пьянили, но и потрясали своей необъятностью. Иногда они твердили себе, что в будущем их жизнь наполнится очарованием, изяществом и причудливостью американских комедий в духе Сола Басса, перед их мысленным взором проносились, как обещание, дивные, сверкающие видения: девственные снежные поля, прорезанные следами лыж, голубой простор моря, солнце, зеленые холмы, огонь, потрескивающий в каминах, опасные автострады, пульмановские вагоны, роскошные отели.
Они расстались со своей комнатушкой и студенческими столовками. Они нашли на улице Катрофаж, в доме номер семь, напротив мечети и совсем близко от Ботанического сада, квартирку из двух комнат, выходившую окнами в хорошенький садик. Они возжаждали бобриковых ковров, столов, кресел, диванов.
В те годы они без конца разгуливали по Парижу. Перед каждым антиквариатом они останавливались. Долгие часы они слонялись по универсальным магазинам, зачарованные и уже испуганные, но еще не смея признаться себе в этом страхе, еще не осмеливаясь отдать себе отчет в той бессмысленной одержимости, которая становилась их уделом, смыслом их жизни, их единственным мерилом; они и восхищались всем, и уже захлебывались необъятностью своих желаний, всей этой роскошью, выставленной напоказ, предлагаемой им в неограниченном количестве.
Они обнаружили ресторанчики на улицах Гобелен, Терн, Сен-Сюльпис, пустынные бары, где так приятно шушукаться, уикенды в окрестностях Парижа, длинные прогулки осенью в лесах Рамбуйе, в Во, в Компьене, почти идиллические радости, повсюду уготованные глазу, уху, небу.
Так мало-помалу приобщались они к действительности, пускали более глубокие корни; ведь в прошлом эти выходцы из ограниченной мещанской среды были лишь вялыми, ко всему равнодушными студентами, которые имели о жизни весьма узкое и поверхностное представление; теперь же, как им казалось, они начали понимать, каким именно должен быть порядочный человек.
Это чрезвычайное открытие, которое, собственно, лишь с натяжкой можно было назвать таковым, увенчало их превращение, явилось завершением длительного социального, психологического созревания, последовательные периоды которого они и сами не в силах были бы описать.
