Со словами:
– Извольте выкушать со мной чашечку чая, – она подхватила со стола полулитровую бутылку водки и с изумительной точностью – ровно – разлила ее по двум громадных размеров стаканам.
Очевидно, умилившись изысканному обращению, Васик, не говоря ни слова, выпил свой стакан, закусил случайно уцелевшей килькой, перевел дыхание, открыл рот, наверное, для того, чтобы продолжить так изящно начатый разговор, но девушка в вечернем платье, икнув, неожиданно повалилась на бок.
Рухнув со стула, она пробормотала еще что-то вроде:
– Графиня желает нанести вам визит и рекомендовала меня для того, чтобы...
Для чего никому не ведомая графиня рекомендовала девушку в вечернем платье, Васику узнать так и не удалось, потому что, стащив со стола скатерть, девушка закуталась в нее и громко захрапела, судя по всему, вообразив себя в собственной постели.
Разочарованно вздохнув, Васик поднялся изо стола и направился к игрокам в бутылочку.
– А ты кто такая?
– Что? – переспросила я, отвлекаясь от наблюдения за Васиком.
– Ты кто такая? – повторил свой вопрос Пункер.
– Ольга, – ответила я осторожно, так как Пункер глядел на меня явно подозрительно – раздувая ноздри и сжимая кулаки, что явно являлось предвестием очередного скандала.
– Ольга – хорошее имя, – доброжелательно заметил отец Никодим, подхватывая под руки разволновавшегося Пункера, – и поелику имя русское это, негоже будет русскому человеку нападать на очаровательную девушку, это имя носящую.
– А я не русский, – хмурясь, заявил Пункер, – я еврей. У меня по матери фамилия – Эйзенштейн.
– Иудейскую веру исповедуешь? – поинтересовался отец Никодим.
– Чего?
– Крещеный ли ты отрок или нет, – грозно повысив голос, спросил отец Никодим.
– Не помню, – сказал Пункер.
– Боже всемилостивейший! – воздев руки, пророкотал отец Никодим. – Как долго наш народ будет жить под дьявольским наваждением, имя которому – атеизм! Как долго сознание русского человека будет зависеть от идеологии правящего класса! О, лживые скоты, опутавшие мою страну паутиной мракобесия! О, суки позорные!..
Пока неопохмелившийся священнослужитель исходил патетическими восклицаниями, изредка переходящими в взволнованную проповедь, Пункер Эйзенштейн извлек из заднего кармана джинсов плоскую бутылочку виски, несколькими богатырскими глотками опорожнил ее; отшвырнул ненужную уже пустую тару в угол чудовищно захламленной квартиры, сверкнул на меня глазами и вопросил снова:
– А ты кто такая?
