…
Ратибор стоял, едва не шатаясь от усталости, и выглядывал в бойницу. Огляделся мельком направо-налево. На узких лесах из тёсаных плах, вглядываясь в узкие бойницы громадного частокола, стоят бородатые, угрюмые мужики. Воспалёнными от пяти дней бессонницы глазами, они смотрят на приближающийся вал воющих низкорослых татар — которая уже атака. Стрелы с тихим жужжанием проносятся над головами, с резким звуком впиваются в частокол. Самим рязанцам отвечать уже нечем — стрелы кончились. Пар от дыхания, удушливая вонь пожарища, тусклый блеск кольчуг немногих уцелевших витязей. А в полуверсте — неуклюжие чудовища китайских камнемётов. Со стен отчётливо видно, как толпа оборванных пленных русичей, подгоняемая татарскими плетями, тянет канаты, как опускается длинное бревно-рычаг, как китайцы катят громадный камень. Китайский мастер взмахивает кувалдой, чека выбита — и, словно повторяя его взмах, взлетает вверх рычаг камнемёта. С шипением валун несётся на город, страшный удар сотрясает частокол. Только бы выдержал!
— … А-а-а… Не надо… Не уходите… Не умирайте…
Витязь проснулся, рука уже привычно сжала черен меча. Опять… И сердце ноет, как тогда…
— А-а-а… Не надо…Больно… А-ах!
Княгиня Лада рывком села на постели, призрачно белея в ночной тьме.
— Вышатич, спишь? — и голос сдавленный, дрожит…
— Нет, госпожа — тотчас отозвался Ратибор.
— Томно мне, Вышатич… Не могу…
— Жарко тут — помолчав, ответил витязь — Топят сильно.
— Не надо, Вышатич. Зачем? Кончается Рязань, я чую.
— Типун тебе на язык! — Ратибор разом сел на своей походной кошме, силясь унять саднившее сердце, и чувствуя, как ледяной холод пробирает сквозь одежду.
— Типун мне на язык — медленно согласилась молодая женщина.
…
— Да что же это, матушка, ты не ешь-то ничего? Глянь, похудела-то, ведь князь твой тебя любить не будет, коли так и дальше пойдёт…
Княгиня Агафья была искренне расстроена поведением гостьи и напоминала сейчас сердобольную няньку.
— Неможется мне — сама не замечая, княгиня Лада допустила грубость, никак не повеличав великую княгиню, но та сегодня была великодушна.
— Ну ясно, всё взаперти да в тревоге. Ты погуляла бы, что ли… Вон цербер твой из двери выглядывает, тоже застоялся поди, конь дебелый…
Ратибор еле заметно усмехнулся. Понятно, сама великая княгиня Владимирская может говорить кому угодно и что угодно, и грубостью это не назовёшь.
— И то — Лада встала — Благодарствую за хлеб-соль — она поклонилась.
— Ты к обедне пойдёшь ли, милая? — вдогонку спросила Агафья.
