- Вот это верно, - пробормотала леди Вэллис. - Будем надеяться на лучшее!
- Неужели вы даже не знаете, кто требовал развода? - спросила леди Кастерли.
- Видите ли, священник говорит, что развода требовала она. Но он слишком добрая душа; быть может, Агата не зря надеется!
- Ненавижу неопределенность. Почему никто не спросят ее самое?
- Вот вы пойдете со мной, бабушка, и спросите ее; лучше вас никто этого не сделает.
Леди Кастерли подняла глаза.
- Там видно будет, - сказала она.
Когда она смотрела на Барбару, ее строгий, оценивающий взгляд смягчался. Как и все прочие, она не могла не баловать Барбару. Она верила, что ее сословие избрано самим богом, и любила Барбару, как воплощение совершенства. И хоть ей несвойственно было кем-либо восхищаться, она даже восхищалась жаркой радостью жизни, которой дышала Барбара, точно прекрасная нимфа, что рассекает волны обнаженными руками, не страшась пенных бурунов. Леди Кастерли чувствовала, что в этой ее внучке, а не в добродетельной Агате живет дух древних патрициев. Агате нельзя отказать в добродетели, в твердости нравственных устоев, но есть в ней какая-то ограниченность, что-то чуточку ханжеское. Это коробило практическую и искушенную леди Кастерли. Ведь это знак слабости, а слабость она презирала. Вот Барбара не будет слишком щепетильна в вопросах морали, если речь идет не о чем-то существенном для аристократии. Скорее уж она ударится в противоположную крайность - просто из озорства. Сказала же дерзкая девчонка: "Если бы у людей не было прошлого, у них не было бы будущего". Леди Кастерли не выносила людей без будущего. Она была честолюбива, но это было не жалкое честолюбие выскочки, а благородная страсть человека, который стоит на вершине и намерен остаться там.
- А ты где встречалась с этой... м-м... Незнакомкой? - спросила она.
Барбара отошла от камина и склонилась над креслом леди Кастерли.
- Не бойтесь, бабушка. Она меня не совратила с пути истинного.
Лицо леди Кастерли выражало и неодобрение и удовольствие.
- Знаю я тебя, плутовка! - сказала она. - Ну, рассказывай.
- Мы встречаемся то тут, то там. На нее приятно смотреть. Мы болтаем.
- Дорогая Бэбс, тебе, право, не следовало так торопиться, - вставила своим тихим голосом Агата.
- Но почему, ангел мой? Да будь у нее хоть четыре мужа, мне-то что?
Агата закусила губу, а леди Вэллис проговорила сквозь смех:
- Ты просто невозможиа, Бэбс.
Но тут фортепьяно смолкло: в комнату вошли мужчины. И лица четырех женщин сразу застыли, словно они надели маски: хоть здесь были, в сущности, только свои (чета Уинлоу тоже состояла в родстве с Карадоками), все же леди Кастерли, ее дочь и внучки, каждая по-своему, чувствовали, что общий разговор на эту тему невозможен. Теперь беседа перекинулась с войны причем) Уинлоу уверял, что через неделю всем страхам будет положен конец, на речь, которую в это самое время произносил в палате Брэбрук, и Харбинджер тут же его изобразил. Потом заговорили о полете Уинлоу, о статьях Эндрю Гранта в "Парфеноне", о карикатуре на Харбинджера в "Насмешнике", подпись под которой гласила: "Новый тори. Л-рд Х-рб-ндж-р предлагает социальную реформу, не заслуживающую внимания его друзей"; на карикатуре он представлял почтенным старым леди в пэрских коронах голого младенца. Потом помянули некую балерину, билль о всеобщем страховании. Снова заговорили о войне; о последней книге известного французского писателя; и опять о полете Уинлоу. Говорили очень прямо, откровенно, словно бы именно то, что каждому приходило в голову. Но при этом странным образом умалчивали о внутреннем содержании обсуждаемых явлений; или, быть может, его просто не замечали?
