– А Салливан знал о вашем «секретном оружии»?
– Разумеется. Только правильнее это назвать «спасательный круг».
– Как же так? Люди, прошедшие строжайший отбор, сходят с ума из-за всего лишь вида в окно.
– Говард, человек четыре миллиона лет живет на Земле и никогда не отрывался от неё. Мы не знаем, что нас ждет там, в космосе. А насчет «всего лишь вида в окно»… Люди теряют сознание при виде крови, канатоходца между небоскребами, покойников ну, и подобных вещей. Самому наблюдателю, заметьте, ничего не угрожает. Наша психика изучена не лучше, чем космос. А уж когда эти субстанции встречаются, можно ожидать чего угодно.
– А Салливан, как он?
– Приземлился он практически здоровым. Не считая эффектов длительной невесомости и недостаточных физических нагрузок. Но это соматические проблемы. Он прошел стандартный курс реабилитации, четыре месяца. С психикой видимых проблем нет. Журналисты, интервью, родственники. Конечно, он переживает смерть Джона, у него развился комплекс вины, но это реакция нормального человека. Мы, конечно, его наблюдаем, но я думаю, что с ним ничего не произойдет, ибо он никуда больше не полетит.
– Шорта никто мертвым не видел.
– Это тоже спокойствия не добавляет. Конечно, Салливан не смог бы дотащить труп в скафандре до взлетного модуля. Да и смысла в этом никакого. Всё равно до Земли его не довезти. Но узнать причину смерти, и, главное, совершить хотя бы символический ритуал погребения, привезти фотографии было бы большим облегчением для Эда и родственников. Погиб, как герой. Похоронен с честью. А уж на Земле или на Марсе – особой разницы нет.
– Доктор, а вы не допускаете….
– Да бросьте, Говард. Там даже микробы не выживут.
– Куда же он делся? Или Салливан, ну, скажем, заблуждается.
– Врет, другими словами. Нет, не врет.
– Откуда вы так уверены?
– Я психиатр. Вижу.
Диктофонная запись.
… Тем не менее, все это плюс наша богатая аптека помогала мне справиться. Эд все видел и старался помочь. Земля тоже. Я называю это состояние клаустрофобией только потому, что нет другого термина. На самом деле это был страх перед расстоянием до ближайшего небесного тела. Я боялся вида исчезающей Земли. Самым страшным был пятый месяц полета. Приливы страха, до холодного пота и дрожания рук. Эд завесил все иллюминаторы. Я часами смотрел на портрет Бекки. Мне казалось, ромашка в её руке покачивается, а губы улыбаются. Психотропные препараты помогали не очень. Я боялся даже спать. Принимал снотворное. Когда красная точка Марса стала увеличиваться не только в яркости, но и в размере, мне стало легче. Марс приготовил ловушку, о которой никто не мог знать заранее. Мышеловка, в которой вместо сыра нанизана на стальной крючок страха призрачная надежда на чужую жизнь. Если полетел, то долетишь, выбора нет, ибо корабль нельзя повернуть назад. А вот с возвращением кому как повезет. Страх слишком запоминается. Эд знал, что высаживаться на планету должен я, а он, командир, остается на орбите. Это предусмотрено программой. И вот, влезая в скафандр, я совершенно ясно понял, что назад не вернусь. И он, мне кажется, понял тоже. Пройти пятый месяц еще раз было выше моих сил. Марс – моя последняя остановка. Перед расстыковкой спускаемого аппарата я посоветовал Эду держать рядом с собой ножовку, так, на всякий случай. Ведь проклятый страх, казалось, никак на него не действовал.
