А почему?
А потому что они символы плодородия.
Конечно, самого могучего плодородия еще пока никто не наблюдал, но зато уже есть явные признаки его грядущего присутствия.
То бишь вот-вот и оно – то самое, очень полезное нам всем плодородие – может появиться.
Так что мы должны быть готовы – побриты, напомажены и смотреть должны в правильную сторону.
А все потому, что мы должны быть все время готовы к его приходу, чтобы сразу же начать ему аплодировать.
То есть фаллос величиной много-много сотен метров – это как раз то, что всем нам так не хватало на том берегу Невы.
А то, что он будет все время показывать себя в окна нашей исполнительной власти – это еще один символ, с чем я и поздравляю всех причастных.
* * *
Вертикаль – это фаллос во все времена человеческой истории.
Фаллос напрямую связан с богатством.
Проще говоря, фаллос – это сила.
То есть вертикаль – это сила.
То бишь фаллос – это сильная власть.
Власть – это фаллос. Фаллос – это власть, остальное – аллюзии.
* * *
Поссорились с Сашкой. Я его побил – по шее, по спине, по голове. Он сказал, что пойдет погулять. Вышел в восемь вечера, а потом его мобильник замолчал. Мы не спали всю ночь. Ворочались.
* * *
Ты говоришь мне, что из детей не всегда вырастает то, что хотелось. Мне кажется, что это не так. Просто из человека ничего нельзя вылепить. Он все равно извернется и будет тем, кем он и должен быть. В этом деле родители ему могут только помочь. На то они и родители.
* * *
Первое мое знакомство с сыном произошло только через три месяца после его рождения. Я не мог приехать сразу. Не получилось.
Я увидел маленькое существо с узкими глазами. Он мне страшно не понравился, но жена воскликнула: «Смотри, какой он красивый!» – и мне пришлось сказать, что да, он очень красивый, а потом мне дали его подержать, и ко мне на плечо легло это маленькое тельце.
Оно лежало там, и поначалу не вызывало у меня никаких эмоций, кроме того, что я чувствовал, какое оно хрупкое, тщедушное, а потом неожиданно меня захватила волна невыразимой нежности. Она меня просто затопила, я задохнулся.
С тех пор я по любому поводу и вовсе без такового хватал его и прижимал к себе.
Я просто млел от того, что он вскоре научился охватывать мою шею своими ладошками.
А потом я стал замечать, что он обожает сидеть у меня на руках, и тут же закатывает мне скандал, если я опускаю его на землю.
«Э, нет, дружище, – сказал я ему тогда, – так дело не пойдет, ты уже большой!»
Вот с этого момента, как мне кажется, и началось наше воспитание. Я стал воспитывать сына, а он – меня.
