Еще немного, И рассказ мой будет окончен...
В среду днем она опять позвала меня.
- Осталось ждать всего только до семи, - прошептала она. - Он обязательно придет. Но, если я... умру раньше... скажите тогда ему... что мне его жаль. Они все твердят мне: "Нельзя разговаривать, нельзя разговаривать! Разве это не глупо? Как будто когда-нибудь будет можно! Только сегодня вечером, и больше я не буду уже говорить. Пусть все придут, пожалуйста... я хочу их всех видеть. Когда умираешь, чувствуешь себя свободнее, чем когда бы то ни было, - никто не ждет от тебя поступков, всем безразлично, что ты скажешь... Он обещал мне, что я буду делать, что захочу, когда выйду за него замуж, - я никогда не верила этому до конца, а сейчас... я могу делать, что захочу, и говорить, что мне вздумается.
Она откинулась на подушки и смолкла; выдать самые сокровенные свои мысли - какие есть у каждого из нас, - столь священные, что словами их не выразить, она не могла.
Я навсегда запомню ее вот такой: с едва уловимой улыбкой в полузакрытых глазах и с приоткрытым пунцовым ртом - на ее маленьком, круглом, запрокинутом вверх лице было странное выражение насмешки, радости, сожаления; светлая комната, наполненная свежестью цветов, легкий ветерок бьет зеленой веткой яблони об окно. Ночью скрипку сняли с гвоздя и унесли; она этого и не заметила... Когда пришел Дэн, я уступил ему свое место. Он осторожно взял ее руку в свою огромную ручищу, не проронив ни слова.
- Какой маленькой кажется вот так моя рука, - сказала она. - Слишком маленькой.
Дэн тихо положил ее руку обратно на постель и вытер себе лоб. Пейшнс тут же воскликнула шепотом:
- Разве здесь так жарко? Я не замечала.
Дэн наклонился, прикоснулся губами к ее пальцам и вышел из комнаты.
Длинный это был день, самый длинный в моей жизни. Иногда казалось, что она уснула, иногда она тихо разговаривала сама с собой о матери, о своем деде, о саде, о кошках - словно ее одолевали всякие беспорядочные, пустячные и даже смешные воспоминания; и ни разу, мне помнится, она не говорила о Зэхери, только время от времени спрашивала, который час... С каждым часом она заметно слабела. Джон Форд сидел рядом с ней неподвижно, слышно было лишь его тяжелое дыхание; порой она, не произнося ни слова, гладила пальцами его руку. Это был итог всей их жизни вдвоем. Один раз он стал громко хриплым голосом молиться за нее; потом ее жалостный нетерпеливый взор обратился ко мне.
