».
Герцен не мог не предоставить слово этому течению в своих изданиях, и с лета 1856 г. стали выходить «Голоса из России», само название которых, значительно менее активное и вызывающее, чем «Полярная звезда», как бы подчеркивало, что здесь личная роль издателей меньшая, иная. Два выпуска «Голосов» успели опередить III-ю «Полярную звезду», еще два — подготавливались.
Умеренных либералов вполне устроило, если бы типография Герцена полностью перешла на выпуск изданий хотя бы вроде «Голосов из России». 13 октября 1856 г. Н. А. Мельгунов писал Герцену: «При всем уважении к твоему авторскому самолюбию, я полагаю, что „Голоса“ выручат тебя скорее прочего»>3. Однако Герцен давал ясно понять, что роль простого типографа он считает для себя необходимой, но второстепенной и что он не собирается отказываться от прежней генеральной линии. В то время как корреспонденты «Голосов» пытались изменить направление герценовских изданий, Герцен и Огарев стремились к тому, чтобы в «Голосах из России» появился максимум разоблачительных фактов, подтверждающих правильность позиции, занятой редакцией.
Третьим событием, которое вольные печатники выделяли из сотен других, была амнистия уцелевших декабристов.
Первой же статьей III-ей «Полярной звезды» (после введения «От издателя») был «Разбор манифеста 26 августа 1856 г.» Н. П. Огарев, еще скрытый за подписью «-й — ъ» (видимо, окончание его обычного псевдонима «Русский человек») и пользующийся фальшивым географическим свидетельством («Париж, 15 октября 1856 г.»), был не склонен умиляться теми послаблениями, о которых объявлял Александр II в своем манифесте при коронации.
Огарев ясно видит, что уголовным преступникам милостей даровано куда больше, чем политическим, отмечает, что петрашевцы не прощены и Бакунин не помилован, декабристы же амнистированы со всякими оговорками:
«Надо по крайней мере двадцать пять лет ссылки, чтоб русский император мог почти простить политического преступника. Да оно уже, конечно, и не опасно! Когда политический преступник был обвинен, вероятно, он уже был не дитя, а после такого долгого наказания правительство может быть уверено, что прощает старика незадолго до смерти <…>. В России нет политических партий, чего же боится русский император дать полную амнистию? Разве боится стать на сторону честных и благонамеренных людей? О Русь, Русь! Долго будет тебя преследовать отрыжка незабвенного» (ПЗ, III, 16–17).
В то время когда писались и печатались эти строки, из дальних сибирских городков и поселков потянулись на родину старики декабристы. Большинству амнистированных в столицах жить не разрешалось, и вскоре Оболенский, Батеньков, Свистунов попадают в Калугу, Матвей Муравьев-Апостол — в Тверь, Пущин поселяется в имении своей жены, а больного Ивана Дмитриевича Якушкина силой выставляют из Москвы.
