Какая есть. Желаю вам другую —
Получше. Больше счастьем не торгую,
Как шарлатаны и оптовики…
И едва ли не приветствовала очередную разлуку, котораяя дарила ей повод для поистине «еврипидовской драматургии» в стихах:
А, ты думал – я тоже такая,
Что можно забыть меняя
И что брошусь, моля и рыдая,
Под колеса гнедого коня.
Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок
И пришлю тебе страшный подарок —
Мой заветный душистый платок.
Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенным чадом —
Я к тебе никогда не вернусь.
И не забывали! Кто дожил до «метафизического возраста», полного «интереса и значительности», когда «чувствует „Аид“ и „Небо“, чувствуются „мойры“» (В. Розанов), писали о ней воспоминания. Записки об Анне Ахматовой оставили и Борис Анреп (опытный сердцеед, кто мог сказать ей в молодости: «Девочка, вам бы грибы собирать, а не меня мучить»), и Исайя Берлин («схватившийся за голову» от того поэтического взрыва, который произвела их «деловая» встреча или несколько встреч), и многие другие. Эти мемуарные вздохи Светлана Коваленко хорошо передала.
Могла ли Анна Ахматова быть счастлива в патриархальном смысле, в семье? В художественно—мемуарной прозе «Петербургские зимы» Георгий Иванов набросал стилизованный портрет Анны Ахматовой в пору ее «декадентской» славы:
«Пятый час утра. „Бродячая собака“…
Ахматова никогда не сидит одна. Друзья, поклонники, влюбленные… С памятного вечера у Вячеслава Иванова, когда она срывающимся голосом читала стихи, прошло два года. Она всероссийская знаменитость. Ее слава все растет.
Папироса дымится в тонкой руке. Плечи, закутанные в шаль, вздрагивают от кашля.
– Вам холодно? Вы простудились?
– Нет, я совсем здорова.
– Но вы кашляете.
– Ах, это? – Усталая улыбка. – Это не простуда, это чахотка.
И, отворачиваясь от встревоженного собеседника, говорит другому:
– Я никогда не знала, что такое счастливая любовь…»
Кто только из героев ивановских мемуаров не ругал автора за «недостоверность», в том числе и Анна Ахматова (как будто мемуары бывают достоверными: что достоверно для одного очевидца – недостоверно для другого). Но кто назовет другое свидетельство современника начала XX столетия, который передал бы так психологически ощутимо, как Георгий Иванов, дух времени, нерв времени, мифы времени, духовные искания и предреволюционные беснования, всеобщую неврастеничность и демоническую исступленность – всё то, что названо так идиллически нежно, как звук колокольчика: Серебряный век.
