Вот история беременности моей сестры.
Однажды она пришла домой с парнем в белой водолазке. Его звали Стивен. Она представила его родителям, и мама угостила его чаем. Папа чувствовал себя неловко и задал несколько вопросов о деньгах. Сестра посмотрела на меня большими глазами, я изобразил восторг.
После того, как они ушли, мама сказала, что это приятный молодой человек, у него хорошая профессия, и Анне вряд ли удастся найти кого-нибудь лучше. Папа согласился. Она поинтересовалась моим мнением, и я сказал, что выглядит он неплохо. Это ей, судя по всему, понравилось, она улыбнулась и кивнула. Потом она удалилась на кухню мыть чашки, словно хитрая ведьма готовить любовное зелье.
Мама всегда говорила Анне одно и то же: "Слава Богу, что у тебя есть характер, потому что ты далеко не красавица, моя дорогая. Но ведь это благословение, любовь моя. Красота быстро проходит. Посмотри на мои руки. Поверишь, если я скажу, что они были красивыми, когда мне было столько, сколько сейчас тебе?"
У мамы с Анной всегда были плохие отношения и с каждым годом становились всё хуже. Сестра всегда была свободней нас всех. Я — от безразличия или трусости — спокойно воспринимал родительские поучения, Анна же боролась изо всех сил. Она была саркастичной, раздражительной, всякий раз провоцировала ссоры. Она словно закаляла волю в бесконечных схватках с родителями. Темперамент у нее был еще тот. Стоило ее разозлить, и она превращалась в разъяренного вампира. Иногда мне приходилось силой удерживать ее, чтобы она не ударила мать.
— Эта девчонка ненавидит меня, — как-то раз пожаловалась мама.
— Да нет. На самом деле нет.
— Конечно, ненавидит. Я всё прекрасно вижу. Просто не могу этого понять. Как она может ненавидеть меня после всего, что я для нее сделала?
Мне нечего было сказать. В конечном счете, это была правда. Как могла моя сестра ненавидеть ее? Но ведь так оно и было. Порой я и сам ненавидел мать. Она дала нам всё, но то, что она давала, было призвано унизить нас, подчеркнуть нашу несамостоятельность. Для нее мы были ее детьми. Мы существовали исключительно для того, чтобы сделать ее жизнь насыщенней и веселее. Она никогда не спрашивала, что мы чувствуем, что мы хотим, что нас интересует, словно мы вовсе не были людьми. Мы жили, чтобы доставлять ей удовольствие. То, что она к нам испытывала, было чувством эгоистичной, снисходительной любви, бесстрастной и черствой. Любви, лишавшей нас воздуха, лишавшей возможности расти, и, в конце концов, заставившей нас сбежать навсегда от ее хватки. Любовь моей матери была любовью собственницы. То, что полностью не поддавалось ее любви, она просто уничтожала. Так она загрызла моего отца, оставив ему одну возможность: сидеть в углу, точно старая ощипанная птица, и безмолвно пялиться в телеэкран.
