Истеричный и бездарный Отелло растратил весь свой пыл в первом действии, ему и в страшном сне не могло присниться, что впервые за восемнадцать лет совместной жизни произошла замена и на роль Дездемоны явилась разъяренная фурия. На одном из лотков у пешеходной дорожки продавали металлическую кухонную посуду. Вера взяла в руки сковороду среднего размера, подумала: «Тефаль. Как хорошо, что ты всегда думаешь о нас», — и, вроде бы не сильно размахнувшись, от всей души треснула Юрия по башке, вызвав гулкий звук. Лученко присел на асфальт, прикрыв руками череп, жалкий, трусливый, выкативший перепуганные глазенки. Она вернула онемевшей продавщице сковороду:
— Спасибо, извините. Посуда хорошая, крепкая. Та, обретя дар речи, крикнула Вере вслед:
— Ничего, ничего! Если будет нужно еще, берите! Вера представила себе, как об этом случае будут судачить продавцы-лоточники…
Не повышая голоса и даже не оборачиваясь к тому, кому предназначались ее слова, сказала:
— Напоминаю: мы с тобой совершенно чужие люди. Каждый из нас вправе строить свою жизнь так, как ему хочется. До Олиного венчания можешь делать вид, что ты образцовый отец. А не хочешь — не делай, мне все равно. В мою комнату не заходить. Ко мне без важного дела не обращаться. И маме своей передай. Если понял меня, кивни. Ты что, не понял?
— Понял я все, — поспешно закивал муж, потирая шишку на голове и опасаясь, что на этот раз под руку разгневанной женщине попадется что-нибудь потяжелее сковороды.
Войдя в квартиру, Юрий быстренько метнулся в свою комнату, где и затаился до утра, прикладывая к шишке лед из холодильника. Отчаянно хотелось наябедничать матери на хулиганку жену, но он боялся. Однажды, давно, он ее очень обидел и она так глянула, что на коже у Юрия образовалась краснота вроде крапивницы. Чесалась, болела, зараза, и долго не сходила. Верка сама испугалась и потом прощения просила, говорила, мол, нечаянно вышло. Как будто ему от этого легче! Ну ее, ведьму. Еще учудит чего похлеще… Поэтому он решил не сообщать покамест о покушении на его жизнь и достоинство.
Дома Вере больше всего на свете хотелось лечь и проспать до завтрашнего утра. Она отвратительно чувствовала себя. Но долг заставил ее сначала пойти в кухню, покормить Пая, а уж потом вернуться к себе и усесться с ногами в глубокое кресло. Сидя в нем, всегда убаюкивавшем и окружавшем ее уютными деревянными подлокотниками, Вера на этот раз ощутила странное беспокойство. Такое с ней иногда случалось. Пустых страхов или женских тревог, когда виновато не что-то конкретное, а руководящая многими капризами и истерическими состояниями физиология, у нее никогда не было.
