…Вера встрепенулась на своей лавочке, оглянулась. Теплый майский день ворвался в ее сознание, и она поняла — нет больше ада, он снова до времени спрятался в свою клетку и запер за собой дверцу. А есть только удивление: что-то здесь не то. Странно.
Почему мальчик спустя три года снова решил уйти из жизни? Ведь восемнадцать — уже не пятнадцать, это возраст мужчины, а не бесплотного эльфа. Да и не было в Жене недоверия к жизни, страха перед ней, характерного для других пациентов, склонных к суициду. Тем более, вспомнила Вера, спустя полгода он прислал ей открытку, писал, что его возлюбленная с ним, они живут вместе, родители приняли их на удивление хорошо. Что жалеет о своем поспешном желании уйти, что все понял. Тогда это была просто любовная травма… Но сейчас — зачем он совершил непоправимое? А если прав Пашка Винницкий с этой своей «каплей крови не туда»? Кому понадобилось убивать глухонемого юношу? У Жени Цымбала не было врагов! Разве может его смерть быть убийством? Ох, сгущается вокруг тебя, Вера, что-то темное. Какой-то это неправильный калейдоскоп, неправильные стеклышки. И все как на подбор — черные.
Может быть, позже она пожалеет о том, что не сразу прислушалась к судмедэксперту. Но картонная трубка калейдоскопа уже повернулась, стеклышки и зеркальца с шорохом посыпались, образовался новый узор, а старый не повторится никогда.
* * *
Уютный и родной Киев, привычно удобный, как домашняя одежда, Вера покидала с облегчением. Будто занозу вытаскивала из ладони. Хотя обычно не советовала никому убегать от проблем, наоборот. «Стойте, — говорила, — иначе не сможете никогда остановиться, будете бежать отовсюду, от всех и от всего, превратитесь в вечного беглеца, пожизненного кочевника». Но какие уж тут советы, когда у самой пятки жжет!.. И не помогают ей правильные слова. Только другим. А сама-то, Вера Алексеевна? Всегда умела вдруг встать посреди разговора, посреди шумной компании — и уйти. И никто, никто не мог ее удержать, потому что гордость — этот крупный недостаток — был присущ ей в полной мере.
По дороге в гостиницу Веру развлекал Юрий Лученко. Правда, он и не догадывался, что веселит ее, — просто ворчал и бубнил. Вера неосторожно сказала, что мечтает наконец посмотреть город Бабеля и Ильфа с Петровым, и его тут же «понесло». Дескать, в этом приморском городе летом живут только мазохисты, мечтающие переболеть парочкой инфекционных заболеваний, обожающие тучи мух и комаров, тухлую рыбу и сгнившие фрукты. И только ненормальные романтики надеются, что на каждом углу их подстерегают герои Куприна. Той Одессы уже давно нет, она умерла или уехала за рубеж; та, что осталась, — это грязный, тяжелый город, где не хочется жить, где коверкают русский язык, где нет горячей воды, свежего воздуха и квадратного метра без пыли.
